Вернулись они потные, усталые и несколько отчужденные. Черненькая еще спала, посапывая и чмокая вытянутыми в трубочку губами.
— Разлеглась — пробормотал Соболев и отодвинул ее в угол. Рыжая легкими прикосновениями пальцев взбивала растрепанные волосы. «Кто-то подберет — обрадуется, — подумал Соболев, искоса всмотревшись в ее порозовевшее, безгрешное лицо. — А ведь изобразит из себя фею…»
Развернулись мощные, в снегах, виды на Онежское озеро. Меж сосен, карабкавшихся на гранитные скалы, замелькало низкое, оранжевое солнце. Поезд подходил к Петрозаводску. Стоянка, согласно расписанию, пятнадцать минут.
Соболев вышел на привокзальную площадь проводить девушек. Дул насквозь пронизывающий ледяной ветер, гнал над шпилем вокзала клочья черных облаков.
— Ну, сестрички, — весело проговорил Соболев, обнимая девушек за талии. — Не забывайте бравого солдата Швейка. Передайте от него привет своим женихам.
Девушки засмеялись, спрятали лица в поднятые воротники и ушли, подталкиваемые ветром, а Соболев, довольный собой, своей удачей, не спеша направился обратно к своему вагону. Хотелось чего-то еще, подобного случившемуся, развить и закрепить добытый успех. И тут ему вспомнилось, что около месяца назад, возвращаясь из командировки, он познакомился с интересной девчонкой, жившей в селе Андомы, вблизи города Лодейное Поле. Дело, правда, тогда не зашло так далеко, как с рыжей, а жаль. Отличное было бы украшение его, Валентина, коллекции… Так в чем же дело? Лодейное Поле, кажется, по пути. Соболев подошел к хмурому проводнику, от которого жестоко разило перегаром, и спросил, скоро ли будет Лодейное Поле. Проводник, зябко сутулясь, неразборчиво пробурчал, что в Лодейное Поле прибывали как будто часа через три.
— Эх, была не была! — решил Соболев. — Надо рискнуть!
Он побежал через площадь к вокзалу. Почтовое отделение работало. «Встречай сегодня Лодейное Поле двадцать часов целую Валентин», — быстро набросал Соболев на телеграфном бланке.
Поезд пришлось догонять сломя голову. Последний вагон, за поручни которого ловко и намертво ухватился Соболев, изрядно мотало на развилках рельсов. Упруго подтянувшись, Валентин нащупал ногой ступеньку и поднялся в тамбур.
За час до прибытия в Лодейное Поле Соболев сходил в вагон-ресторан «добавить» для вдохновения, а чтобы не пахло, заел водку семенами тмина, припасенными для таких случаев.
Острым взглядом он сразу же выхватил из морозных сумерек декабрьского вечера хорошо запомнившуюся приметную фигуру. Девушка тоже увидела его и, придерживая распахивающиеся полы полушубка, торопливо направилась к вагону. Темные, с синевой, глаза ее изумленно блестели, полные губы улыбались.
— Валя-а! — приятно растягивая слова, радостно вымолвила она. — Это же надо-о. Не забы-ыл. Я не поверила своим глазам, когда получила телеграмму.
Не дождавшись полной остановки поезда, Соболев спрыгнул с подножки и побежал навстречу девушке.
— Черт тебя! — возмутился проводник. — Выламываются тут всякие перед девками, а мне — случись что — по шапке.
Посмеиваясь на замечание проводника, Соболев с ходу сграбастал девушку, испытующе заглянул в ее смеющиеся, счастливые глаза и крепко, уверенно поцеловал.
— Эхма-а! — смачно крякнул проводник. — Мне бы такую кралю. Я бы и пить бросил.
— Бросишь пить — будут и крали! — отозвался Соболев и сразу же почувствовал, что можно бы этого не говорить.
Тоня приехала встречать Соболева на служебном «газике». Едва уселись в машину, как Соболев снова — жадно и откровенно — стал целовать девушку. Она обмякла, расслабленно запрокинула голову. «Лепота! Ай — лепота!» — восторженно пронеслось в голове Соболева. Он открыл глаза и с неудовольствием увидел ярко освещенный вокзал, перед которым сновали люди и автомобили.
Тоня легонько, но настойчиво оттолкнула его от себя и некоторое время сидела растерянная и ошеломленная.
— Однако же и напор у вас, товарищ военнослужащий, — наконец усмехнулась она. — Не знаешь, как и быть. Не завидую вашим потенциальным противникам.
«Газик» проворно побежал по улицам городка, перебрался через бревенчатый мост и юркнул в кромешную темень безмолвного декабрьского леса. Фары начали шастать по угрюмым елям, по нахохлившимся соснам и понурым, заиндевелым березам.
Не видно было ни огоньков, ни каких-либо других признаков человеческого жилья.