Юрий Алексеевич предложил Соболеву раздеться, а сам уселся за просторный, до бела выскобленный стол, посреди которого стоял графин с утопленной в воде серебряной ложкой, извлек кисет. Раздевшись, Соболев пристроился по соседству.
— Отслужил в чистую аль в отпуск? — скручивая толстую, как сигара, самокрутку, осведомился Климаков.
— Демобилизация. Отбыл, так сказать, священную обязанность.
— Надо, — не принял шутки старик. — Дело такое… И так далее…
Он прикурил от спички. Курил он истово. Тугие струи дыма били одновременно изо рта и из ноздрей.
— Так война-то будет?
— Пусть сунутся! Саданем — мокрого места не останется.
Желая польстить хозяину, Соболев перевел разговор на другое:
— Однако живете вы богато.
— Грех жалиться, — согласился старик. — У меня персональная пензия — я тут председательствовал. Да у Деевны — тридцать четыре рубля, да дочка агроном — сто шиисять, да сад-огород… И так далее.
«Пензия… Посмотрел бы, как мы живем… Интересно, угостят водкой или нет? — прикидывал Соболев. — Небось: не обессудьте, водки не держим».
— Поспорили русский и американец, — сказал он, — у кого в магазинах товаров больше…
— Ну-ко, ну-ко, — оживился Юрий Алексеевич.
— «Конечно, у нас, — так это небрежно говорит американец. — В наших магазинах есть все, кроме птичьего молока». — «А в наших и птичье есть», — говорит русский и подает американцу конфеты «Птичье молоко».
— Во как! — воскликнул Юрий Алексеевич и засмеялся с таким удовольствием, что в уголках его глаз появились слезы.
— Кстати, о Штирлице, — напирал Соболев. — Знаете, как он засы́пался?
— Ну как же?
Тут вышла Тоня. Вышла в темно-синем платье, стройная, свежая. Соболев замялся, оробел и обреченно подумал, что вряд ли у него с ней что-нибудь получится.
— О чем беседуем? — непринужденно спросила Тоня улыбаясь.
— Иди матери помоги, — велел ей Юрий Алексеевич.
Но Анисья Деевна уже сама начала подавать на стол. Появились тарелки с огурцами и помидорами домашнего соления, пахучие, с чесноком, рыжики, квашенная с клюквой капуста, жареное мясо — подо все это да еще под рассыпчатую картошку великолепно пошла ледяная, только что из холодильника, водка. Соболев повеселел.
— Ешь, солдат, ешь, — потчевал его Юрий Алексеевич. — Небось соскучился по домашней-то еде?.. И так далее.
— Главным образом по «и так далее», — сострил Соболев, многозначительно посмотрев на Тоню. Затем решительно заявил: — Анисья Деевна! Я сейчас встану и выйду!
— Шо так-то? — всполошилась старуха.
— Садитесь за стол. Хватит вам хлопотать. Я хочу провозгласить тост.
— О-ох, милой. Напужал как… Да я запахом сыта. Разве што за компанию…
Соболев поднял граненую рюмку. Тоня с любопытством ожидала, что он скажет.
— Я пью за матерей…
— Вот это правильно, — вставила Анисья Деевна.
— …потому что женщин у мужчины может быть много, а мать одна! — дрожащим от искреннего волнения голосом закончил Соболев и одним глотком опорожнил рюмку.
— Мать одна, — одобрительно подтвердила Анисья Деевна.
Соболев покосился на Тоню. Она усмехнулась едва заметно. «Неужели выразился не так? — смутился он. — Святой же тост». Ощущение, что каждое его слово и каждый жест тут же берутся на заметку и оцениваются, было не из приятных. Он решил быть осмотрительнее.
— Так как Штирлиц-то попался? — совсем некстати брякнул Юрий Алексеевич, заранее улыбаясь.
— Потом, — ответил Соболев.
— А-а, — разочаровался Юрий Алексеевич и еще более некстати брякнул: — Так ты с Антониной-то как? Серьезно аль баловство одно?
— Папа! — вспыхнула Тоня. — Как тебе не стыдно?
— Ты, дедко, никак, с ума спятил? — засмеялась Анисья Деевна.
— Ну, а чего? А чего? — храбрился Юрий Алексеевич. — Я — человек простой. Мне ясность надобна… И так далее.
Затевать разговор больше, он не решался. «Ничего, — сообразил Соболев. — Пусть считает меня женихом».
После чая Анисья Деевна и Юрий Алексеевич ушли смотреть телевизор. Соболев придвинул свой стул к стулу Тони, положил ладони на ее талию.
— У тебя симпатичнейшие родители, — сказал он. — Кажется, я тоже пришелся им по вкусу.
— Так, значит, женщин у мужчин может быть много? — не то шутливо, не то серьезно спросила она, сдерживая его напор обеими руками и отворачивая лицо от его губ.
— Это — как понимать.
— Соболев, — предупредила она, исказив от усилия лицо. — Не забывайся. Мы же с тобой условились насчет суеты. Или, по-твоему, что-нибудь изменилось?