Он холодно отстранился и уперся напряженным взглядом в неубранный стол.
— В поезде ты была не такая.
— Это тебе показалось, — засмеялась она. — А вот ты был другой… Сейчас хоккей будет. Посмотрим? — Тоня встала и вышла в соседнюю комнату. Соболев помедлил. Плеснул в рюмку водки, взял огурец. «Дразниловкой девочка тешится. Играет, как кошка с мышкой. Поиграй…» Выпив и закусив, он перешел в «телевизорную», как назвал эту комнату Юрий Алексеевич, тоже позвавший Соболева смотреть хоккей. Завершались состязания на приз «Известий». Сегодня решалась судьба главной награды — большой матрешки, изготовленной мастерами Хохломы. Под аплодисменты болельщиков на лед выкатились игроки нашей сборной и сборной Швеции.
— Ну, Харламушко, не подведи, — вздохнула Анисья Деевна.
Спать легли поздно. Соболеву постелили на диване с высокой спинкой. Он прикинул, что из горницы незаметно можно перейти в комнату Тони.
Простыни пахли свежестью. Лунный свет, просачиваясь сквозь тюлевые занавески, наполнял комнату синим мраком. Соболев осторожно сдвинул вторые, плотные, шторы. Стало темно. О чем-то перешептывались старики: может быть, все еще радовались победе наших хоккеистов, а возможно, говорили о нем, Соболеве. Из комнаты Тони пробивалась тоненькая, как ниточка, полоска света, доносился шелест перелистываемых страниц.
Наконец шепот стих. И сразу же раздался беззаботный переливчатый храп. «Анисья, — безошибочно определил Соболев. — Пусть храпит. Чем громче, тем лучше».
Юрий Алексеевич не засыпал долго. Покашливал, хрустел папиросной бумагой, не решаясь, видимо, закурить. Но вот угомонился и он. «Пензия, — усмехнулся Соболев. — И так далее».
Он услышал, как Тоня щелкнула выключателем. Скрипнула кровать. Стукнула об пол упавшая книга. Соболев упруго встал и бесшумно заскользил мимо громадной печи в комнате Тони. Дверь не скрипнула. Тоня испуганно села на кровати и, прислонившись к стене, натянула одеяло до самого подбородка.
— Соболев! — прозвенел ее шепот. — Поди прочь!
Он молча лег на кровать и одним неодолимо сильным движением положил ее рядом с собой.
— Пусти-и! — просила она. — Пусти… варвар…
Он содрал с нее сорочку и бросил на спинку стула.
— Ну пус-ти же, — умоляла она. — Как… тебе…. не стыдно…
Он увидел ее сильные ноги и крепкий, словно вылепленный живот. Руки его засновали еще беспощаднее. Стало ясно, что все будет так, как хочет он.
— Рассопелся, — вдруг совсем другим — равнодушным и презрительным — голосом сказала она.
Соболев униженно затаился. Едва сдержал неистовое желание залепить ей пощечину.
— Ну перестань, — пересилив себя, сказал он. — Что в этом такого? Это же естественная потребность.
— Пошел вон! Убирайся вместе со своей естественной потребностью.
Он соскользнул с кровати. Кончиками пальцев поднял сорочку, бросил ее Тоне, сказал раздельно и жестко:
— Вышивки — это мещанство.
И вернулся на свой диван, нимало не заботясь о том, слышат его Анисья Деевна и Юрий Алексеевич или не слышат.
«Ну, все. Побаловался, и хватит. Завтра же домой. Таких кралечек и в Смоленске навалом. Причем без комплексов».
Возбуждение улеглось. Осталась режущая, холодная, пронзительная злость.
«А все же она не позвала родителей…»
Проснулся Соболев чуть свет — солдатская привычка.
«Уезжать? — первое, о чем он подумал. — Ну нет. Извините. Ничего еще не потеряно. Все только начинается…»
В печи уже бесновалось жаркое березовое пламя. Анисья Деевна ловко раскатывала на посыпанном мукой столе ржаные сканцы для калиток.
— Чем могу быть полезен? — энергично осведомился Соболев, зная, как в деревнях ценят хозяйственных людей.
— А спал бы на здоровье! — отмахнулась Анисья Деевна. — Хозяйство наше — одной делать нечего.
Юрий Алексеевич сидел на лежанке и с наслаждением курил. В комнате Тони было тихо. Соболев обул сапоги, выскочил из избы и побежал безлюдной утренней улицей вдоль села. Мороз тиснул было железной хваткой и отпустил — кровь уверенно обогревала тело.
За избами блестело замерзшее озеро, еще не покрытое снегом. Утренняя заря окрашивала алым цветом заиндевелые деревья. Из-под ног взмывала легкая как пух снежная пудра.
Юрий Алексеевич в шапке, полушубке, валенках и огромных рукавицах вышел подмести площадку перед крыльцом. Зачерпнув пригоршню снега, Соболев крепко растер свою широкую грудь. Старик одобрительно покашливал. Глаза его завистливо блестели.