— Вот те раз! — поразилась Галка. — Какое же тут очернительство? Да Леня-Боровок не такой разве? Он летом забрал меня с танцплощадки за то, что я «стиляла», заволок в свою кутузку и такое предлагал — вспоминать противно.
— А у нас что — все дружинники такие? — спросил Сашка.
— Не хватало еще, чтоб все!
— Вот. Так почему же не противопоставить Лене положительный пример?
— Ну а почему надо так-то? — растерянно пробормотала Галка. — Леня же ненормальный какой-то. Ему нельзя быть дружинником. Он тебя хватает, когда вздумает, тащит в кутузку, а…
— А школьницам не положено ходить на танцы, — подхватила Светка. — Вот и выходит, что Леня-Боровок прав.
— Прав! — возмутилась Галка. — Ничего себе прав. Не положено, так объясни по-человечески. Я, говорит, разодену тебя, как куколку. А еще знамя на демонстрациях носит…
— А ты точно знаешь про железнодорожную столовую? — вкрадчиво спросил Сашка у Васьки. — Ты сам видел, как воруют продукты?.. Смотри, осторожнее с этим. Ты бросил тень на целый коллектив. А коллектив вправе спросить с тебя за клевету…
Сашка начал выражаться на языке, мне непонятном. В его словах угадывался какой-то опыт, мне неведомый. Наверно, это шло от его отца. И понимал Сашка в жизни, кажется, больше, чем я.
— Ты, Сашка, так умеешь все повернуть, что и не поймешь, где правда, — вступил в спор Герка. — Темнишь много. А подлеца подлецом и называть надо, будь он хоть сто раз народным дружинником.
В моих глазах делается сумеречно. Будто при ярком свете наступают холодные потемки. Все немило. В такие моменты, наверно, и не жаль людям расстаться с жизнью. Чтобы отвлечься от боли, я вслушиваюсь в разговор.
— Правильно, Герочка, молодец, — доносится радостный голос Галки. — Будто мы ничего не понимаем. Противопоставляй Лене положительный пример, а он тебе в душу нахаркает и не поморщится.
— Ой, да не в Лене же дело-о, — умоляюще прижав руки к груди, запела Светка. — Нельзя же разменивать золото правды на медяки полуправды. В жизни-то осточертело Леню-Боровка видеть… Ну, не так разве?
От боли в голове хочется взвыть. Ах, Сашка-Сашка, змей подколодный, я еще сочтусь с тобой. Я нахожу взглядом Валю. Руки ее споро перебирают землю — ни одна картофелина не пропадет. Светка же не переломится — сразу видно.
Острым ножом вонзается в мои мозги скрип — подъезжает, переваливаясь с колеса на колесо, таратайка, влекомая равнодушным ко всему мерином. Тетя Нюша, крякая, начинает наваливать на таратайку первые мешки с картошкой. Герка и Васька помогают ей…
— Вот, Нюша, — самой себе говорит тетя Нюша. — Узрила и ты Христово воскресеньице. Пошли вам, детушки рожоные, невестушек хороших…
Два мешка картошки — все, что мы с Юркой успеваем наковырять до обеда. Посреди перекопанной части поля тетя Нюша ставит таратайку с бидоном, в котором плещется молоко, оставшееся от завтрака. Рядом с бидоном стоит что-то запеленутое в ватное одеяло.
— Ну, дитятки рожоные, не чаяла я, што вы так хорошо работать почнете, — довольнехонько воркует тетя Нюша. — Ну, да за Нюшкой и не пропадет: уж и накормлю же я вас.
Можно подумать, что мы вкалываем на ее собственном огороде, а не на поле колхоза, которому все равно, хорошо мы работаем или плохо.
Распеленав одеяло, тетя Нюша обнаруживает вместительный чугун. Снимается тяжелая крышка, и в нос шибает сытным запахом тушеной на луке картошки. Но от этого запаха меня передергивает, к горлу подкатывает гнусный комок тошноты. Мгновенно выступает испарина. Я бессильно опускаюсь на теплую землю…
…Словно из тумана выплывают лица ребят, девчонок, тети Нюши, Клавдии Степановны, Полуянова и незнакомой женщины в белом халате, от которого успокаивающе пахнет валерьянкой. Эта женщина внимательно смотрит в мои глаза, велит наклонить мне голову, а затем быстро поднять ее…
— В город, — как сквозь вату слышу я. — И немедленно к врачу.
Мне уже все равно: в город так в город, к врачу так к врачу…
5. ВСТРЕЧА НА МОСТУ
В больнице определили сотрясение мозга. Я провалялся дней двенадцать. Все эти дни хлестал упорный дождь — иногда вперемежку со снегом. Ночами страшно ревел ветер, едва не ломая старые тополя, которыми был засажен Больничный остров. Наступило время осенних штормов. Белое море, наверно, разгулялось вволю, разогнало суда и суденышки по своим бухтам.
Старое деревянное здание больничного корпуса, в котором я лежал, трещало и тягуче скрипело под беспощадными ударами ветра. Каждый раз, вслушиваясь и в завывания ветра и в одуряющий шум дождя, я вспоминал Наттоваракку, сочувствовал ребятам и девчонкам — не сладко, наверно, им приходится там. Законопатили ли фанерками сквозящие окна, навесили ли нормально дверь, выдали ли теплые одеяла? Хоть бы не исполнилось предсказание тети Нюши насчет вшей и чирьев…