— Убирайся прочь! — как и в прошлый раз, сказала она, да так сказала — решительно и властно, — что он, к великому своему удивлению, немедленно вскочил и, почему-то вспомнив о своем армейском начальнике, который умел и сказать, и взглянуть так, что любой тут же вытягивался в струнку, вышел из комнаты Тони и очутился на своем диване, почти не понимая, что же произошло. Несколько минут пролежал он совершенно безучастный к чему бы то ни было, с каким-то странным, пустым спокойствием в душе.
Затем его словно прижгло раскаленным железом: «Меня-а? Как распоследнюю дворнягу? За что-о?.. Ну, погоди, Тонечка, погоди, ягодка-а… Сломать бы чего… Избить бы…»
Анисья Деевна не храпела — проснулась, наверно. Зашелся в надсадном кашле Юрий Алексеевич.
«Общественник. Угробил свое здоровье. А что имеет? Небось из своих Андом ни разу не выползал».
Соболев, как наяву, увидел своего отца, кряжистого, ухватистого, с цепким, как бы приценивающимся ко всему взглядом. Вот кто умеет жить! Из двенадцати соток приусадебного участка тысячи выколачивает, а дай-ка ему волю!.. Так не дадут… У него эта толстощекая Анисья на цырлах бы бегала…
По улице кто-то проскрипел подошвами.
«Старался целый день, давил свое самолюбие… Дур-рак! В Андомах этих двадцатый век через сто лет наступит… А может, зря я так-то? Девка же будте-нате. И образование, и красота. Взять да и привезти ее в Смоленск: вот вам, папаша, личный агроном, интенсифицируйте приусадебное сельское хозяйство…»
Соболев даже привстал с подушки от такого неожиданного направления мысли. Попробовал представить отца и Тоню под одной крышей… и отвалился обратно на подушку. Не монтировались они друг с другом.
«Нет. Ничего не получится из этой затеи с женитьбой. Да и зачем? Жизнь только начинается. Погулять надо».
Утром повизгивала метель, сыпала в окна сухим, как пшено, снегом. Приятно было нежиться в теплой постели.
Анисья Деевна готовила пойло для коровы — бросала в ведро картофельные очистки, рубленый турнепс, сечку из соломы, сыпала соль и муку. Юрий Алексеевич, попыхивая самокруткой и щуря левый глаз, щепал лучину на растопку печи и самовара. Соболев встал и наскоро умылся.
— Ну, — проговорил он, — не повезло. Мне ехать, а тут пурга.
— Куда торопишься? — вежливо отозвался Юрий Алексеевич. — Живи еще… И так далее…
— А полнот-ко, — возразила Анисья Деевна. — Матерь, чай, дома ждет.
Соболев внимательно глянул на нее: старуха, видимо, знала все.
Тоня куда-то ушла — дверь в ее комнату была нараспашку.
Мутная мгла бесновалась за окнами. Соболев сунул в мешок тюбик с зубной пастой, щетку, прибор для бритья.
— Так как Штирлиц-то попался? — не утерпел Юрий Алексеевич и в ожидании ответа перестал щепать лучину.
— Пусть это останется моей маленькой тайной, — с нагловатой веселостью ответил Соболев.
— И ладнот-ко! — вмешалась Анисья Деевна. — Жили до се дня без Штирлица и с се дня проживем.
«Ну и ладнот-ко», — про себя передразнил ее Соболев.
Подхватив ведро с пойлом, Анисья Деевна вышла, и тут же появилась Тоня. На прядках ее волос и на ресницах серебрился иней.
— Погодка, — постукивая валенком о порог, сказала она. — Придется на вокзал топать пехом. Мой «газик» поломался. Поставила на ремонт.
— Хочешь, я погляжу? — предложил Соболев.
— Не надо. Тебе на поезд.
— О-о! — неприятно усмехнулся Соболев. — Ты уже все за меня решила?
— Я решила за себя.
Соболев помрачнел. Итак, он тут больше не нужен. Им теперь в этом доме интересуются не больше, чем, например, ушатом или какой-нибудь расшатанной табуреткой. Его бесцеремонно выталкивают, не дают сделать вид, что он уезжает по своему желанию. «Ну ладно. Ладнот-ко…»
— В этом доме кормят отбывающих гостей? — спросил он.
— Как и в любом другом — да. Или ты знаешь дом, где не кормят?
— Попрошу без намеков, — он уселся за стол.
Подышав на красные от мороза руки, Тоня принесла еду. Юрий Алексеевич отводил в сторону хмурящийся взгляд. Соболев повеселел. С беззастенчивостью человека, которому нечего терять, он привередливо выбирал с большого блюда самые румяные, самые пышные ватрушки.
Тоня выпила горячего чаю. Юрий Алексеевич от завтрака отказался. Простенькая эта оппозиция еще больше развеселила Соболева. Наевшись, он надел шинель, застегнул ремень и протянул старику руку.
— Будьте. Не поминайте лихом. И так далее.
— И так далее, — растерянно подтвердил Юрий Алексеевич. — А то пожил бы?..
— Пожил бы, — усмехнулся Соболев. — Если бы не…