И многозначительно оборвал фразу.
Вышли. Тоня заглянула в хлев что-то сказать матери. Соболев спустился с крыльца на улицу. Вьюга секла резко и злобно. Он прошелся взад-вперед, свернул за угол, где строился кирпичный дом. Ветер басовито гудел в пустых оконных проемах, наметая внутри дома причудливых очертаний сугробы. Соболев бросил взгляд на груду кирпичей. Ухмыльнулся. Затем, быстро оглянувшись — не видит ли кто, — развязал вещевой мешок и запихнул в него кирпич.
Вернулся он, прихрамывая, морща лицо. Вышла из хлева Тоня.
— Черт, ногу подвернул, — пожаловался Соболев. — Далеко до станции?
— Не очень. Дай я понесу, — Тоня потянула за ремень мешка.
— Еще чего?
— Давай, давай. Ты должен доставить в Смоленск свое драгоценное «я» в полном порядке.
Как бы нехотя он уступил.
— У тебя что в нем — камни?
— Точно.
За селом — в полях и лугах — метель куражилась безо всякого удержу. Сквозь ее мечущуюся муть время от времени проступали очертания косых изгородей, прясел, стогов. Но в лесу стало гораздо тише. Растрепанные верхушки деревьев величественно раскачивались, стряхивая с ветвей остатки снега.
— А счастье было так возможно, — проговорил Соболев. — Прости, Тонечка, не моя вина.
— Тебя кто-нибудь винит? — удивилась она. — Живи себе спокойно.
Он уязвленно помолчал. Она шагала, наклоняясь вперед, не сетуя на тяжесть мешка.
— Мать-то не надо было посвящать в наши дела, — усмехнулся Соболев.
Она даже остановилась от изумления:
— Ты что — серьезно? Не по себе ли судишь? Уж если ты такой блюститель приличий, то мог бы хоть сказать ей «до свидания».
Ее неуязвимость злила и раздражала его.
— Темная ты, — криво улыбнулся он. — Запуталась в предрассудках и считаешь, что это и есть настоящая жизнь. Ни себе, ни людям.
— Так уж и предрассудки… Если не хочу с первым попавшимся…
— «С первым попавшимся», — передразнил он ее. — Весь мир уже забыл о таких словах. Только у вас помнят. Протри очи, спящая красавица, на дворе двадцатый век кончается.
— Да, конечно. Раз двадцатый век, так погань свое тело, трепли чувства, теряй уважение к себе…
— Между прочим, — насмешливо возразил он, — учеными установлено, что основная причина разводов — физиологическая и, как следствие этого, психологическая несовместимость.
— Ты и прибыл проверить эту самую несовместимость? — засмеялась Тоня. — Какой предусмотрительный, современно мыслящий молодой человек.
— А хоть бы и так. Что тут криминального?
— Ничего. Только уж больно суетливо стараешься ты не отстать от века. Несовместимость…
Они выбрались из леса. Метель вновь возвысила свой лютый, разгульный вой. Вдали мигнули красные огоньки ретрансляционной телевизионной мачты.
— Ну и хороните свою жизнь, — сказал Соболев. — Не делайте того, не говорите этого. Только потом ничему и не удивляйтесь. А я поживу. И дубленка будет, и квартира, и «Жигули» сто шестьдесят километров…
— Еще не все?
— Может, и не все, — загадочно согласился он.
Остаток пути одолели молча, чуть не до земли кланяясь вконец распоясавшейся вьюге. На перроне Соболев перестал прихрамывать. Нога болела, будто он и в самом деле подвернул ее. Тоня пристально взглянула на него. Он подмигнул: сейчас все узнаешь…
Поезд пришел вовремя.
— Поживее, граждане, — торопила пассажиров дородная проводница. — Стоянка сокращена. Поживее, солдатик, поживее…
Соболев принял от Тони мешок, встал в тамбуре, с улыбкой посмотрел на нее. Поиграл завязкой. Вагон качнулся и медленно поехал вдоль перрона.
— Держи! — крикнул Соболев и вывалил из мешка к ногам Тони увесистый кирпич. — Оставляю на память о неразделенной любви!
Тоня опустила руки, и метель стала нещадно сечь ее ничем не защищенное лицо.
— Да что же это такое? — сокрушалась проводница. — Да за что же так с человеком?..
Но Соболев не слышал ее. Для него уже не существовало ни Андом-озера, ни Лодейного Поля. Он шагал по вагону и присматривался к пассажирам.
— Валентин, — представился он несколько минут спустя молодой женщине, своей соседке по купе. — Уволен в бессрочный запас согласно закону о воинской обязанности.
Женщина заинтересованно хмыкнула.
1976 г.
СКВЕР
Ну так — еще один отказ. «К сожалению, вынуждены сообщить, что Ваш рассказ не заинтересовал редакцию нашего журнала…» Раньше хоть какой-то разбор давался, и читать эти разборы, несмотря ни на что, приятно было — находят все же что-то в том, что возвращают, и, значит, не напрасно трудился — теперь же стандартные вежливые и холодные отписки: «К сожалению…» и так далее.