Въ ея рукахъ, какъ и въ рукахъ другихъ сверстницъ, больше всего на свѣтѣ прельщали Мотю тряпичныя куклы. Къ кукламъ у Моти была настоящая страсть. Когда только удавалось ей стащить одну изъ нихъ, она убѣгала съ нею подальше, забивалась въ уголокъ и въ эти минуты трудно было узнать въ ней безпутную забіяку Мотьку: вся она затихала, преображалась, глаза ея ласково улыбались, голосъ дѣлался тихимъ и нѣжнымъ. Любовно укладывала она тряпичнаго урода на своихъ рукахъ, прижимала его къ своей узкой грудкѣ и, заботливо убаюкивая его, говорила нараспѣвъ безсвязныя слова, полныя трогательной ласки. Когда Мотю находили и грубо вырывали у нея ея сокровище, она не сопротивлялась; она покорно переносила колотушки и подзатыльники и глазами, еще полными нѣжности, грустно провожала отнятую игрушку.
Одинъ разъ ей чуть было не удалось обзавестись собственною, живою куклой. Она вытащила изъ воды выброшеннаго котенка, притащила его въ свой уголокъ и провозилась съ нимъ цѣлый день, укутывая его въ свой платокъ и согрѣвая собственнымъ дыханіемъ. Она ухитрилась даже раздобыть для своего питомца немного молока. На ночь она уложила его рядомъ съ собою, но котенокъ сталъ ползать и пищать, и Арининъ мужъ выбросилъ его за окно. Мотька не заплакала и не сказала ни слова, но яркіе, сѣрые глаза ея, обращенные къ обидчику, выражали на этотъ разъ не грусть, а серьезную, не дѣтскую злобу.
Такъ проходило дѣтство Моти. Когда же сиротка выросла и Арина уже начала требовать отъ нея работы наравнѣ съ ея сверстницей, Анютой, Мотька искренно и глубоко возмутилась, и между нею и ея пріемною матерью стали возникать частыя ссоры и столкновенія. Мотька не хотѣла работать. Всякій трудъ претилъ ей, представлялся не иначе, какъ порабощеніемъ. Послѣ каждаго столкновенія съ Ариной она уходила изъ дому, перебѣгала изъ одной избы въ другую и всюду разсказывала о томъ, какъ грубо и жестоко обходятся съ нею въ ея пріемной семьѣ. Она жаловалась, плакала притворными слезами и радовалась въ душѣ, когда замѣчала, что ее слушаютъ и вѣрятъ ей. Многое еще разсказывала она тогда про Арину и ея семью, а заинтересованныя слушательницы кормили ее, дѣлали ей посильные подарки, оставляли ее ночевать. Въ концѣ концовъ Мотя всегда возвращалась къ Аринѣ и съ презрительною насмѣшкой поглядывала на кроткую работящую Анюту.
Нѣсколько разъ случалось Мотѣ захаживать и на господскій дворъ. Туда ее тянуло разъ отъ разу все больше и больше, и въ головѣ ея слагался смѣлый и сложный планъ. Въ одинъ вечеръ она вернулась домой радостная и возбужденная.
— Въ Питеръ ѣду! — хвастливо заявила она Анютѣ и смѣрила ее съ ногъ до головы своимъ блестящимъ, насмѣшливымъ взглядомъ.
Анюта не повѣрила.
— Ѣду! — повторила Мотя.
— Чего мелешь? — вмѣшалась Арина. — Такихъ-то, какъ ты, въ Питерѣ мало?
— Мало ли, много ли — это ужъ не мое дѣло, — спокойно отвѣтила Мотя. — Барыня Носова меня съ собою беретъ; горничной ѣду.
Арина поняла.
— Такъ ты впрямь ѣдешь? — переспросила она, и въ голосѣ ея послышались удивленіе и любопытство.
Мотя расхохоталась.
— Охъ, Мотька! — жалобно заговорила Арина. — Не сносить тебѣ головы! Мать твоя, покойница, не тѣмъ будь помянута! непутевая бабенка была. Ей тоже, бывало, все смѣшки да пересмѣшки. Кончила тѣмъ, что, какъ пёсъ какой, въ углу безъ покаянія умерла…
— Слыхала! — оборвала ее Мотя и все съ тою же презрительной насмѣшливостью мотнула головой.
— Анюта! — прибавила она, — просись и ты у матери; вмѣстѣ поѣдемъ. Мѣстовъ тамъ про насъ…
— А ты еще чего получше выдумай! — закричала на Мотю Арина.
Дѣвушка расхохоталась.
— А мнѣ что? — сказала она. — По мнѣ пускай здѣсь хоть въ соху запрягается. Прощайте! ау! Надоѣли Мотькѣ деревенскіе разносолы… Слушайся, Анютка, мать. Работай. И я бы рада съ вами пожить, потрудиться… Говорится пословица: радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ. Кому, значитъ, какой предѣлъ…