Онъ разсѣянно поглядѣлъ въ ея сторону и, не отвѣчая ей, продолжалъ свой разговоръ съ дворникомъ.
— Съ собой его не возьмешь, а тутъ тоже оставить ненакого.
— Аль собираешься куда? — спросила Мотя
Егоръ отвѣтилъ:
— Тутъ… подъ городомъ… работу хотѣлъ взять.
— Митрошку-то что-жъ не берешь?
— Захворалъ Митроша-то.
— Захворалъ! — протянула Мотя.
Егоръ замолчалъ, пожевалъ губами и задумался, а дворникъ сошелъ съ тротуара и сталъ складывать лопатой въ одну кучу талый снѣгъ, перемѣшанный съ грязью.
— Только всего, что въ больницу свезти, — посовѣтовалъ онъ, прерывая на минуту свое занятіе. — Вотъ она у насъ тутъ на углу.
Дворникъ указалъ на больницу рукой, а Егоръ долго глядѣлъ по его указанію и молчалъ.
— Нѣтъ, что-жъ… — наконецъ сказалъ онъ. — Не тово… Жалко парнишку-то: въ конецъ затоскуется. Отлежится, Богъ дастъ, и на фатерѣ.
— А самъ-то какъ же? — замѣтилъ дворникъ.
— Какъ? Не сподручно, значитъ… Будетъ работа, съ голоду не помремъ. Парнишку-то жаль. По своему мѣсту, да по своимъ шибко скучаетъ. Птенецъ еще!
— Что и говорить! Жаль! — согласился дворникъ. — Я въ больницѣ лежалъ, такъ тоже не сладко. Говорятъ хорошо, а гдѣ ужъ хорошо! Плохо.
— Вотъ то-то.
Мотька слушала.
— На фатерѣ живешь? — спросила она.
— На фатерѣ.
— По Шестой улццѣ?
— По Седьмой.
Онъ сказалъ свой адресъ.
— Ну, знаю, знаю! — обрадовалась Мотя.
Егоръ постоялъ еще, подумалъ, посмотрѣлъ, какъ быстро росла подъ лопатой дворника жидковатая грязная куча, а потомъ приподнялъ немного свою шапку и медленно зашагалъ по тротуару.
— Заходи, — сказалъ ему вслѣдъ дворникъ.
— Зайду, — отвѣтилъ онъ.
Мотька поплелась въ другую сторону. Отвлеченная отъ своихъ тяжелыхъ впечатлѣній встрѣчею и разговоромъ съ землякомъ, она опять теперь почувствовала тоску, боль, желаніе забыться, Она опустила руку въ карманъ, нащупала въ немъ нѣсколько мѣдныхъ монетъ и съ внезапной радостью повернула въ дверь подъ красную вывѣску.
Мотька забѣжала къ Егору попросить у него пятакъ взаймы.
Егора не было дома. Митроша лежалъ на кровати въ углу около окна и глядѣлъ на небо большими печальными глазами.
— Не поправляешься? — спросила его Мотя.
— Нѣ…- коротко отвѣтилъ онъ.
Она хотѣла уже уйти, но тутъ какъ-то вдругъ вспомнилось ей, что Анна умерла, что у Митроши нѣтъ матери, и знакомое ей, робкое, жалостливое чувство закралось ей въ душу. Она подошла къ мальчику, наклонилась и приблизила къ нему свое изможденное, улыбающееся лицо. Онъ отстранился и въ глазахъ его опять промелькнули гнѣвъ и брезгливость.
— Зачѣмъ пьешь? — строго спросилъ онъ.
Мотька засмѣялась.
— А что жъ еще дѣлать-то? — заговорила она. — Ишь, мамка твоя не пила, да голодной смертью, говорятъ, померла.
Мальчикъ вздрогнулъ.
— Уйди! — сердито сказалъ онъ.
Но Мотька не ушла.
— Чего пью, говоришь? А вотъ ножки у меня болятъ, грудь ломитъ, въ голову вступаетъ!.. Эхъ, болѣзный, какъ Мотькѣ не пить!
Она усѣлась на полъ, рядомъ съ кроватью мальчика, протянула свои ноги въ худыхъ башмакахъ безъ чулокъ и опустила голову. Сиротство мальчика, его болѣзненность и одиночество притягивали Мотьку, жалобили, держали ее за сердце и непріязнь его къ ней, обычная, почти понятная ей въ другихъ, теперь обидѣла и опечалила ее. Неудержимо захотѣлось ей жаловаться и оправдывать себя.
— Съ радости, думаешь, пью? Собаку жалѣютъ, а Мотьку кто жалѣлъ? У Мотьки, можетъ сердце болитъ… Съ роду мнѣ, значитъ, такой предѣлъ положенъ!.. Не гони, касатикъ, меня; не гони. Посижу. Болѣю я вся: вся болѣю!
Она сокрушенно вздохнула и покрутила головой.
Мальчикъ молчалъ.
— Тетенька, — позвалъ онъ вдругъ спокойно и ласково, — снѣгь-то ужъ стаялъ никакъ?
— Стаялъ, стаялъ! — радостно и поспѣшно подтвердила Мотя.
— Гляди, и въ деревнѣ снѣгъ сошелъ.
— Нѣ… Гдѣ сойти! Не сошелъ. Въ полѣ не сошелъ.
Мальчикъ задумчиво — мечтательно глядѣлъ въ небо.
— Тетенька! — позвалъ онъ опять, — намедни показалось мнѣ грачи летятъ. Къ намъ, что ли, летятъ? Въ нашу сторону?
— Гдѣ тутъ, родимый, грачи! Такъ это тебѣ примерещилось. Голуби тутъ!.. воробей!..
— Ишь грачи! Видѣлъ, летятъ, — оживленно возразилъ мальчикъ. — Будутъ теперь въ березовкѣ гнѣзда завивать. Гаму-то! Крику! — онъ мечтательно улыбнулся и блѣдное личико его порозовѣло.
— Скушно здѣсь! — съ внезапной тоской добавилъ онъ, вытянулъ впередъ исхудавшія ручки и большіе глаза его налились слезами.
Мотька сидѣла согнувшись, съ опущенной головой. Оба долго молчали.