- Тебе гадюками пахнет?
- Нет.
- Терпеть не могу запахи цирков, зоопарков и всяких ферм. И тут у меня такое же, - поделилась Катарина, - как будто остатки животных есть. Знаю, что все съехали.
- А ты в другие помещения заглядывала?
- Заперты они. Постой здесь, послушай. Обычно как - пролетаем и мимо все, да? А я как застряла по заданию от наследника, так провела здесь несколько минут, разглядывая и проверяя двери. Такая жуть взяла.
Мы обе замерли, Катарина замолкла и посерьезнела, а я скользила взглядом по обстановке бездумно, нарочно не сосредотачиваясь. Оно пришло спустя время, - ощущение холодного и бесконечного пространства за стенами. За всеми стенами, как будто вокруг всего небольшого здания.
- В космос в капсуле выстрелили, еды и воды нет, воздух кончается, а вокруг вот это... экзистенциальный кризис.
Значительным шепотом произнесла Катарина.
- Когда воздух кончается, то тут не кризис, а животный ужас.
- Думаешь, я дура и не понимаю, о чем сказала? Постой ее немножко, и тебе в голову полезут вопросы: а зачем я живу? А зачем мир так жесток? Куда катимся? Что я могу? У меня нет сил ни на что... Как я одинока, блин!
Вина уколола меня прямо в сердце. Я на самом деле считала Катарину недалекой, по многим причинам. А она оказалась еще и противно обличительная.
- Пошли отсюда. Надо успеть все обойти, и мне в... по делам не опоздать.
- Ой, прям вся такая занятая и секретная. Ну, пошли. До следующего хода на монорельсе ехать.
Их было пять. Редкие, чуть в стороне от "натоптанных" маршрутов. Все без окон, что не видно ни пространства, ни источника света. Темнота нигде не была абсолютной, рассеянный свет откуда-нибудь да проникал - через окна над дверью в другое помещение с окном, через щели в треснувшем пластике закрытых ворот, через целые стеклянные стены из толстых "бутылочных кирпичей". В "неуютных" понять - откуда рассеивается мрак было не возможно. Везде много мусора. Везде Катарине чувствовался неприятный запах.
- Что их еще объединяет, кроме редкости пользования?
- А почему должно объединять? Рандомно, случайно, как выпало.
Мы сидели на лавочке. Девушка выдыхала ароматный пар, а ветерок так и сносил его мне в лицо. Лимон с мятой. Вкусный запах, съедобный, и все равно синтетический. Вся еда - химия.
- В кафе посидим?
- Нет, это без меня.
- А я уже голодная... ты где пальто запачкала? На кровь похоже. И шарф куда дела? Сидишь уже синяя, как старая курица после смерти.
- Я пойду, время поджимает. Спасибо, Катарина. Августу напишу, он оценит.
- Хотелось бы. Давай тогда, до связи.
Она осталась, а я ушла к остановке.
Ответь...
Пока ехала к Роберту Тамму на дачу показаний, думала об одном: о зависти. Когда мертвые завидуют живым. Я - Катарине.
Она мне не нравилась, но странно привлекала к себе и даже вызывала доверие. Ее характер - ярче, эмоции наружу, слова сочнее, речь живее, даже пошлость - "смердит", но это все играет в плюс личности, давая рельефность. Есть тайны, есть немного порочности. Трудно ее понять, потому что она "мерцает" разными гранями и не так проста, как думается.
А я - примитив. Правильно меня Катарина обозначила: квелая, скучная. Притворяюсь разной, а на деле - черная дыра, и от меня фонит, как радиацией, этими вопросами экзистенциального кризиса... Я никому не смогу дать жизнь даже в переносном смысле. Рядом со мной люди загнутся. Юргену взамен на его доброту ничего не верну, кроме депрессии. Фальшь, суррогат, химоза, как те же запахи из испарителя. Ненатурально. Безжизненно. Мертво.
- Так порви последнюю связь...
Я резко обернулась. Площадка вагона пустовала, рядом никого не было. Те, что сидели и стояли дальше - не могли этого сказать. А голос был - не мужской и не женский, никакой, словно не вслух, а мысль прилетела. То, что держала в голове, внезапно исчезло, - монорельс катил через остановки, а я уже не могла вспомнить - зачем еду? Была цель, или катаюсь, как всегда от конечной до конечной, чтобы убить время?
Горечь накрывала. Сердце сжимала боль, и в солнечном сплетении маленькими нервными иглами проскакивали импульсы. Не вызов к человеку... а зов к границе. Собственный, нарастающий, накрывающий душу, как шторм.
Я ребенка не уберегла. Я должна была сделать все, чтобы оградить его и не дать сделать с собой то, что сделал акушер. Доверилась врачу, а нужно было бежать... уловить шестым чувством, не слепнуть от боли схваток, не давать колоть, не позволять резать. Самая первая цель жизни любой матери - защищать ребенка. А я не смогла. И нет никаких оправданий собственному состоянию, я должна была спасать его даже ценой жизни.
Но не сделала этого... Меня в реанимации откачивали два дня, говорили потом, что едва выжила. Молчали про сына, пока в палату не подняли и психолога не привели. Только зря. Я ничего не слышала и не видела. Я хотела одного - хоть раз, хоть на одну минутку подержать на руках моего малыша, пусть даже мертвое тельце. Не попрощалась, не тронула, не поцеловала.
О родителях молчали еще дольше. Кто-то из врачей позвонил им на следующий день, как попала в больницу, найдя номер в контактах анимофона. Звонили мужу, но не дозвонились сразу. Сестре - она на другом конце света. А мать и отец сорвались из столицы, сев в проклятый поезд, чтобы как можно скорее приехать ко мне. Я виновата и в их смерти.