Роберт померил шагами кроткий отрезок от двери до стола с аппаратурой и обратно, покручивая в ладонях бумажный стаканчик с кофе. Прихватил в автомате на этаже, так и не допив. Мне предлагал тоже, но я от угощения отказалась. Сидела на одном из стульев, уложив на другой свою сумку и пальто и молча выжидала, что он скажет дальше - все, или были еще новости?
Тамм хмурился, иногда проводил пальцами по выбритому виску, словно это помогало ему задержать нужные мысли. Наверное, не зря он понравился Катарине - видный, внушительный, хоть возрастной, но производящий впечатление сильного мужчины, ни капли не старого или закисшего служаку.
- Вы знали лично тех пограничников, что пропали, Ирис?
- Уверенно не скажу. Может быть на общих собраниях я могла кого-то видеть, но имена мне ни о чем не говорят. Даже из нашего восточного района... - я с запинкой вспомнила имя, - Ариана не помню. Хоть он и на вызовах был.
- Да, не думал никогда, что такая проблема может прийти с вашей стороны. Столько лет никому не давал пропасть по своей линии, а теперь бессилен. Наш официальный розыск, уверен, не поможет ни с пограничниками, ни с теми, к кому был вызов.
А как давно он в посвященных? Как узнал и как попал в помощники? Один он на все отделение полиции, на весь Сольцбург, или есть подручные с минимальным допуском к тайне? Спросить бы, но к чему совать нос в то, что не сильно меня касается? Это старосте можно задать вопрос о жизни, он наставник и куратор, сам бывший "на линии фронта", а Роберт - чужак. Высоко, при должности, при власти.
- Вы в зоне риска, будьте осторожны, Ирис. Я знаю ваши подробные данные, запросил по службам, когда Август подключил к делу. Сочувствую вам. Но если по существу - вы по всем параметрам подходите - ни родных, ни близких друзей. Сестра не в счет, с ней отношения разорваны. Среди пограничников крепких связей ни с кем нет. Нет коллег, как нет и работы. Соседи по общежитию, - сомнительно для дружбы. Личных отношений, насколько я знаю...
- Я не одиночка. Я с Юргеном... Юрием Шелестом.
Тот внимательно на меня посмотрел. Стакан с остывшим кофе поставил на стол. Стало неловко. Рука сама сделала неуверенный жест в сторону волос, которые захотелось собрать в хвост, забрать куда-то, словно спрятать улику жизненных перемен, - чистые, высохшие, свободные. Меня странно переклинило, что в данную секунду волосы - выдают меня, выдают больше слов, что я и Юрген вместе.
- Хм... Хорошо его знаю. Извините, если влез в то, что вы хотели оставить тайной. Но кое что мне теперь стало понятно... Поэтому он ответил за вас, когда я пытался дозвониться? И теперь вы живете по тому адресу, по которому я вас довез из больницы?
- Да, это его дом.
- Хорошо, я понял.
Чтобы сменить тему, я торопливо сказала:
- Роберт, я хотела попросить вас, - могу ли я получить фотографии всех пропавших? Любые, даже старые, если недавних нет.
- Перешлю, как только найду время. У вас есть какая-то теория на счет исчезновений?
- Пока не знаю. Хочу посмотреть на их лица.
Он проводил меня на другой этаж, где я потратила еще больше часа на то, чтобы ответить на вопросы по Нике, ни разу не сбившись с инструкций Роберта.
Еще недавно я даже представить себе не могла, что время будет уходить не в никуда, не в пустые и мучительно долгие растраты, а на действия. Сегодня вынужденное общение с людьми, - староста, Роберт Тамм, не тяготили. Совещательный зал - пустой и огромный не заставлял от дискомфорта искать пятый угол. Утро ушло на сон и завтрак, день разбился на встречи, и я чувствовала, что хочу есть. Не так, как раньше, когда начинало выжигать желудок, а несильно. Намеком. Аккуратным напоминанием, - что жить теперь хочется не только душе, но и телу.
Ласточка
- Твоя Ласточка! Твоя Ласточка, Мартин!
Гнев так ослепил мужчину, что тот себя не помнил. Марево, пелена перед глазами - не человек перед ним, а силуэт, картинка, которую хочется смять, разорвать. Уничтожить от ненависти! Мартин едва не ударил жену после того, что она сказала.
Через перешеек паркового пруда перекинулся мостик - открытое место, красивое. Ветер осени еще не сдул кроны, "раздев" город до серости неба и чернильности ветвей, как в ноябре. Октябрь держался золота, сыпал листопадом, и почти вся поверхность воды из темной превратилась в пестрый ковер. Но никто из этих двоих красоты не замечали. У обоих черно на душе. Злости, обиды, разочарования и тоски накопилось столько, что пара погребла себя этим.
Лана отвернулась от мужа и встала к нему спиной, оперевшись руками на перила и глядя в сторону берега - на дальнюю аллею, где гуляли с колясками молодые мамы. Она ждала - кипя от ярости и нетерпения. Ее муж, Мартин, должен был сделать что-то! Пусть наорет, пусть ударит, столкнет в воду с моста, - не любовь, так ненависть, лишь бы не равнодушие! Она так сильно его любила, что пошла на разрыв - одним словом. И пусть даже убьет, только закончит пытку отношений раз и навсегда.
Я стояла с краю мостика. Мужчина услышал мой окрик, даже повернул голову, посмотрев в мою сторону - но и не увидел одновременно. Не верилось, что кто-то посторонний вдруг кинет в него такие слова и перешибет, как обухом, гнев и вспышку настолько глубоких чувств, что он почти обезумел. Руки опустились, пальцы разжались из кулаков, он посмотрел на Лану, на ее каменную спину, на суженые от дрожи плечики и оголившуюся шею.
"Почему ты меня так назвал?" - звонкий голосок-колокольчик в памяти Мартина внезапно пробил двенадцать прошедших лет и вернул его на смотровую площадку Сольцбурга. Там у них было назначено свидание, - поздняя весна, теплый вечер, раскинувшийся внизу город в мерцании огоньков. Лана, веселая и яркая, с голубыми волоокими глазами зачаровывала его. Он не мог отвести взгляда от ее лица, мечтал, что сегодня впервые поцелует, но Лана ускользала, постоянно отворачиваясь и рассматривая вид с высоты. Мартин не мог поймать момента. Вставал то рядом, то позади, проклиная себя за такой неудачный выбор места свидания, и никуда не смотрел, кроме как на нее. А Лана вскочила на маленький подиум у бинокля и чуть склонила голову. Тогда он и сказал: "Ласточка..."