- Да нет, ты права. А собрание опять общее?
- У нашего, да.
- Тогда увидимся. Заодно о деле поговорим.
Я вышла на первой же остановке и позвонила Юргену. В самом деле, не горит, выясню, что нужно, когда все соберемся. Сказала, что свободна, и мы договорились встретиться недалеко от дома в небольшом центре.
Я давно не готовила. А Юрген не брался ни за что сложнее бутербродов. Что в медучилище была хорошая столовая, что теперь при больнице, у родителей в выходные ел то, что привык с детства. Готовить самому - нет ни необходимости, ни желания. Я выбрала посуду и половник, выбрала пару глубоких плошек, хороший нож, разделочную доску, накидала в корзину продукты для супа.
На кухне сразу образовался беспорядок - и количество посуды, и немытые овощи, и пакетики специй, - всему нужно было найти свое место. Я пару раз бросила на Юргена тревожный взгляд - не злится ли он, что в его квартире теперь такие перемены. Стало меньше места, больше мусора, кухонные запахи и лишние пятнышки. Но нет, он вовлекся, без тени недовольства встал у раковины, взяв на себя овощи, пока я занималась мясом на бульон. Пока вдвоем готовили, немного обговорили новости с группы, - Юрген вовремя проверял и чат и ленту. Я обмолвилась, что вечером, как увижусь со всеми на собрании, расскажу о том, к чему пришла и раскрою подтверждения, которые получила от Роберта Тамма. Он не стал пытать меня "расскажи сейчас", согласился придержать любопытство.
Приготовили, убрались, разлили суп по плошкам и сервировали кухонную стойку миской сухарей. Пахло вкусно.
- Горячо еще. Мы так теперь будем, или купим обеденный стол, чтобы сидеть не в линию, а друг на против друга?
- А ты как хочешь? - Спросила я.
- Пока не знаю. У стойки одно преимущество есть, - он приобнял меня и поцеловал в щеку, - ты близко.
- Юрка, а тебе ничего, что быт меняется? Ты давно здесь живешь, привык по своему, все вещи на своем месте. Ничего лишнего.
- Пусть меняется. Да, я привык, только... - Юрген коротко оглядел пространство комнаты слева от себя. - Это плохая привычка. Знаешь, что я стал замечать, с тех пор как ты здесь впервые осталась?
- Что?
- Что я хочу домой. Квартира как квартира, место где я спал, мылся, хранил еду и сменную одежду. К больничной комнате отдыха и то было больше привязанности, там люди, работа, разговоры. Я не скучал один, но ощущение дома пришло только с тобой. Я в то утро уехал, и всю дорогу в мыслях представлял, как ты там, в смысле здесь, осталась. Лежишь в постели, принимаешь душ или ванну, греешь чайник, берешь кружку. Ходишь и касаешься разных предметов, и на всем остается отпечаток тебя. Присутствия. Движения. Жизни. Вечером вернулся, тебя нет. Одна аура. На этом контрасте я взвыл. Если бы ты не вернулась, я не представляю, как бы я смирился с пустотой и выхолащенностью квартиры.
- Ты купил подушку, платье и зубную щетку.
- Надеялся.
- Не был уверен?
- Трудно объяснить. Сейчас думаю, что вообще никогда не сомневался. А тогда - то страх, то надежда, то убежденность в судьбе и ее необратимости. Так что, Ирис, все вокруг может быть каким угодно и где угодно, дом там, где ты - мой любимый человек. Будем тащить в нашу берлогу все, что хочется, и перекраивать, обустраивать на двоих. Ты сама к этому как?
- Юр...
Я попыталась разобраться в чувствах, чтобы сказать, как есть, подобрав правильные слова. Хотелось наговорить разного - что я "бесприданница", что пришла с одной коробкой в руках на все готовое, а он может подумать... Одернула сама себя. Юрген оскорбится. К нему - не применимо! Это эхо другой моей семейной жизни, с Петером, когда жилье съемное, мебель чужая, любая царапинка на подлокотнике кресла и пятно на кафеле у мужа вызывали приступ паники - придется платит ущерб. Эхо безденежного упрека за купленную телятину, а не курицу. С милым рай в шалаше...
Почему-то мне казалось, что попади мы с Юргеном в такой "шалаш", он бы отнесся проще. Он бы улыбнулся мне, как сейчас, и сказал точно также: "все вокруг может быть каким угодно и где угодно, дом там, где ты - мой любимый человек".
- Ты чего, милая?
- Да так, вспомнила.
Никогда не сравнивала. До этой минуты - ни разу. Даже на задворках мысли не всплывало: "А вот с Петером было иначе". Та жизнь - брак, быт, постель, деньги, - отвалились и дрейфовали в прошлом отдельным и чужим куском, как будто ко мне не имеющим никакого отношения. Отвалились так, как будто та жизнь была такой же ненастоящей и придуманной, как и то вранье, которым я "кормила" окружающих совсем недавно.
Но это не так. Та жизнь была. И в ней мне было плохо. Я теперь вижу, как ведет себя человек, который любит, как заботится, как сам от счастья светится, как готов и брать, и делиться всем. А с Петером - самообман? Иллюзия семьи, мечта о семье, притягивание за уши, закрывание глаз, нежелание слышать "звоночки" болезненных отношений. Я так сильно хотела быть любимой, любить самой, сплести свое семейное гнездышко, что отказывалась видеть правду - Петер не любил меня никогда. Я его по-настоящему - тоже. Семьи не было.
К Юргену за считанные дни я приблизилась сильнее, чем за все время - к Петеру. На сравнении я поняла свою вину и ошибку, ведь сейчас я чувствую подлинное - любовь, тепло и душевность, как от Юргена, так и в своем сердце.
Люблю? Не важно, сколько там дней набежало, - люблю?
Я смотрела на Юргена. Он не уточнил, что я там вспомнила. Замолчал, в полуожидании, помешивая суп в плошке. В нем виделась готовность выслушать и готовность сменить тему. А я молчала, проваливаясь в чувство горечи. Я виновата не только в смерти моего малыша, но и в том, что наделала кучу других ошибок. Со всеми - с родителями, с сестрой, с Петером. Я заслуживаю наказания за все, а не счастья.