И Юрген и Катарина хотели еще что-то сказать, но мой вопрос сбил их, оставив на вдохе удивления и испуга. Старосты тоже не ожидали смены темы. Восточный озадаченно промычал, и нехотя выдал:
- На границу...
- Так, стоп! Первое, - почему вы никого из пограничников не предупреждали ни разу, что если в блокноте всплывет кровавая клякса, то нельзя никуда бежать, что это смертельно опасно? Второе - что значит "на границу"? Последнее я не понимаю совсем, и не хочу слушать, пока не объясните, о чем речь.
- Катарина, тише. Посмотри на меня, мне уже шестьдесят, я десять лет бегал пограничником и еще двадцать пять лет служу старостой в северном районе. За мои годы, и за годы, которые я знал из истории, случай вызова смерти случился один раз, еще до моего рождения. Один раз. Даже наследники знают об этом в теории, как о крайне редком случае. Молния в тебя ударит с большей вероятностью, чем придет такой вызов. Зачем разводить панику? Зачем рассказывать рядовым о том, что никогда не случится? И так слишком мало людей идут на передовую, и сотни не набирается уже, на почти миллионный Сольцбург - восемьдесят семь человек. Из-за исчезнувших - восемьдесят три.
- Вообще не утешает. А еще подводные камни? Капканы, ловушки, вечный плен - чего еще там "стрельнет"?
- Граница. Но она не может "стрельнуть" как ты выражаешься. Пограничник может столкнуться с ней только в одном случае - если буквально за руку проведет наследник. И это не место... это как бы ничто и нигде. Вакуум. На границе невозможно "быть", ее можно только "пройти". Как черта между жизнью и смертью, человек не может остановиться на этом рубеже - он либо жив, либо уже мертв, "застрять", "задержаться" на ней нельзя.
- И чем это опасно? - Спросил Юрген.
- Если каким-то невероятным образом представить, что тебя через нее кто-то провел, то после приходит откат. Хм... с чем бы сравнить. Вот ты на скорости пролетел через очень тонкую стальную нить, и в первые мгновения даже не заметил ничего - ни что она была, ни что она тебе разрезала, ни боли, ни удара - настолько быстро и тонко. А в следующий шаг чувствуешь, что теряешь кровь, что есть боль, что сердце не бьется и тело не слушается, ты падаешь и умираешь.
- Фу, - не сдержалась Катарина.
- Вот граница тоже самое делает с душой, ее пролетаешь и отсекается все, ради чего человек живет. Отсекаются ниточки, которые держат на земле, хочется одного - освободить душу по-настоящему, умереть телом, уйти в полет вечности. Как воздушный змей, у которого сорвали бечеву и больше ничто не держит.
Теперь я поняла - Ника, маленькая наследница смогла меня через границу провести, так и выбрались из подвала. Поэтом я ничего не помню, потому что все сделала она, а для меня это был миг "вакуума" - нигде и никак. И откат тоже пришел - понес меня к монорельсу, искушая легкостью смерти.
Я спросила:
- И спасения "воздушному змею" в этом случае нет?
- Есть. Якоря могут удержать и не дать сорваться в сторону смерти. Они в любом случае спасение - если вдруг выбросило в пространство, где нет ориентиров, если потерялся, если отчаялся, если все померкло и ты тонешь. Близкие. С кем самая сильная душевная связь. Такая, которую не перережет ни одна граница на свете.
Список покупок
Я уходила с собрания с чувством, что все равно не прояснила для себя всего настолько полно, насколько хотела.
Двое старост пошли пешком в сторону центра, мы втроем и южный - до остановки. Молчали. Попрощался староста, когда пришел его монорельс, и Катарина, устало посмотрев на нас, сказала:
- Это несправедливо. Почему на меня, на самом деле, как на помойку, выбрасывается все дерьмо вызовов? Только вам выпадают милые детки, которых не вовремя шлепнули по заднице, или старики-одуванчики, которым внучек на день рождения не позвонил? А мне нет, мне покалеченных физически и морально...
- Не обобщай. У нас тоже не все легкое.
- Ой, да заткнись ты, Юрген, слушать тошно... так хочется вас обоих ненавидеть, а не могу. И за то, что не могу - ненавижу себя. Ладно, мой маршрут. Пока.
Катарина скупо махнула рукой в своей канареечно-желтой перчатке, и мы остались вдвоем. Другие ожидающие на площадку пока не подошли. Думала, что Юрген заговорит, прокомментирует, поделится чем-то после такого емкого разговора, но он молчал. И совсем погрустнел. Он был странный и задумчивый. Приобнял меня, потом прижал совсем крепко:
- Как случится новый сбой, так ты пойдешь снова искать встречи с этим Юлем?
- Да. У меня есть, что сказать ему, и хочу выслушать его. Не спроста все пришло в такое движение недавно, и будут еще перемены, о которых пограничникам нужно знать. И я хочу знать. Юрка, не волнуйся, это не так опасно, как кажется со стороны...
- Я не стану тебе отговаривать, Ирис. Поступай так, как решила поступить. Я тебя люблю, и я все понимаю.
Не смотря на то, что он так сказал, тишина после оказалась горькой и тревожной. За словами стояли чувства, которые больше всего отдавали обреченностью. Но с чего? Юрген не хотел, чтобы я совалась в неизведанное и рискованное, это объяснимо. Но переживания и беспокойство несоразмерны опасности. Нет угрозы. Зачем такой фатализм в голосе?
- Все будет хорошо, Юрка.
- Я знаю.
Дома на ужин я делала горячие бутерброд. Взяли свежего хлеба, много сыра, ветчины, помидоров, зелени. Когда аппетитная гора выросла на общей тарелке, а в кружки разлили кофе с молоком, настроение развеялось. И у него, и у меня. Я совсем оправилась от дневных слез и вечерних волнений, и Юрген начал улыбаться и составлять список новых покупок в дом. К пограничной теме не возвращались. Не нагнетали.
- Кофемолку, кофеварку и чайник для заваривания. Будем пить настоящие напитки, а не быстро-растворимые аналоги. - Он держал в одной руке анимо и большим пальцем набирал в заметках строчки. - Как на счет такой штуки, где плавится сыр или шоколад, чтобы есть горячим?