- Можно только столик где-нибудь в уголке, чтобы не так людно?
- Конечно.
Ушли к дальней стене залы, к крайнему месту в глубине. Пальто оставили на вешалке, сели друг на против друга за маленький круглый столик. Александра Витальевна заметила перемену и нервозность. Меня сжимало дискомфортом и чужеродностью присутствия, и я не в силах была так обмануть, чтобы сидеть раскованно и смотреть в кофейную карту, выбирая. Она истолковала по-своему. Протянув руку, погладила меня по плечу:
- Ирис, я тебя не съем. Я хотела поговорить, но не пугайся, я ничего плохого не подразумеваю. Мне поделиться нужно и спросить только об одном.
- О чем?
- У тебя все по-настоящему и серьезно? Я не говорю "у вас", потому что о его любви к тебе знаю. Я только...
- Что-нибудь выбрали?
Девушка вторглась, спросив и предлагая варианты скороговоркой. Я ткнула пальцем в строчку наугад и застыла с холодком в сердце. Меня вдруг больно ожгла мысль о детях. Его родители, и мать, и отец, могли мечтать о внуках, а я больше не способна ни зачать, ни выносить, ни родить. Я бракованная, бесплодная, пустая. И Александра Витальевна беспокоится - насколько у меня все "серьезно" к Юрке? Ведь если да, то мы вместе навсегда... Я навсегда. Без детей навсегда.
Девушка приняла заказ, ушла, а я не могла выдавить ни слова в ответ. Внутри все скрючило, собралось нервным и горьким комком в животе.
- Ирис, милая, выслушай меня, хорошо?
- Да.
И приготовилась к приговору. Мягкому, доброму и рациональному объяснению, а потом - приговору. Она не сразу начала говорить, а несколько секунд собиралась с мыслями и первой фразой:
- Ури мой сын. Я хорошо его знаю. Когда он был маленький, он всегда делился всем со мной и с отцом, не смущаясь ни своих радостей, ни своих страхов. Как взрослел, так все реже откровенничал о мыслях и чувствах, а как нашел друга, так и окончательно сделал Бэзила поверенным своих тайн. По сути так и должно быть. Дети растут, отделяются и отдаляются. Родители - люди важные и близкие, но нам хватило понимания и уважения к тому, что он будет выбирать себе свое окружение. Жить своей жизнью. Если не считать раннего детства, я впервые увидела у сына столько сильных чувств, когда в семнадцать у Василя остановилось сердце. Самое жуткое, он умер прямо на улице, на его глазах. Клапан захлопнулся и не открылся, мгновенная смерть.
Я взглянула в лицо Александры Витальевны, в погрустневшие глаза и на поджатые от переживания губы. Ей было жалко юношу, было жалко сына. Почти десять лет прошло с тех пор, но говорила она так, словно все случилось недавно и память свежа.
- Ури не знал, что помочь уже нельзя. Пытался его реанимировать, вернуть... после похорон он три дня не выходил из комнаты. Плакал, злился. Ушел в депрессию. Но время шло. Смирился, утихло, нужно было жить дальше. Первый год учебы он еще оставался с нами, а дальше перебрался в общежитие при медицинском. Часто приходил, стал прежним, жизнерадостным и горящим энергией. Никогда я не думала, что однажды снова увижу его в состоянии ужаса и отчаянья...
Принесли две чашки. От моей пахло кофе и ликером. Я пить не стала, а обняла маленькую чашку руками, чтобы согреть похолодевшие пальцы. Она хорошо говорила, проникновенно. Без лишних слов и запинок, и тон выдавал чувства, которые Александра Витальевна от меня не скрывала. Вынужденно прервавшись, она с таким состраданием посмотрела на меня, что я поняла - обо мне пойдет речь. Но я и без взгляда это знала.
- Что там у него с личной жизнью, с кем он встречался, пока учился или как начал работать, я не знала. Никогда не лезла с вопросами, решив, раз знакомиться не приводит, то никого серьезного нет. А в последние годы, тем более, не знала, что он тайно и безответно влюблен. Жил уже в своей студии, приезжал по выходным и праздникам, рассказывал про работу... вот и тогда, в начале года, - полный стол еды, вино, и я убитая случившимся, рассказываю о трагедии в больнице. Не уследила, не доглядела, не заметила вовремя тревожных звоночков о некомпетентном враче, и итог - гибель младенца, роженица при смерти... прости, Ирис, что я так... Всю жизнь буду винить себя...
- Вы не виноваты. - Я на самом деле так думала, и потому уверенно сказала: - Вы ничего не могли сделать до, но вы сделали все, что нужно - после. Не берите на себя незаслуженный груз, пожалуйста.
Она опять погладила меня по плечу, но не кивнула и не согласилась со мной на словах. Только вздохнула глубоко.
- Муж и сын мне сочувствовали и утешали. Когда я сказала имя пациентки, твое имя, Ури помертвел и побелел. Я так напугалась, что все мои переживания поблекли тут же. Ирис, милая, если бы видела... он вцепился мне в руки, упал на колени и повторял одно: "Мама, спаси ее!". Глаза безумные, голос как не его. Я и так всю бригаду лучших реаниматологов на круглосуточные дежурства поставила, все ресурсы привлекла... а после его признания, вытащить тебя с того света стало моим личным вопросом жизни и смерти. К счастью, ты сильная, ты тоже боролась и тоже помогла. Не сдалась...
- Александра Витальевна, - я не выдержала, и перебила: - вы так говорите... вы переживаете, что я с Юркой от безысходности или бессилия, для утешения и без чувств? Отогреюсь, отлечусь и уйду, разбив ему сердце? Вы не потому спросили, что я не смогу... что детей не будет?
- Господи боже, нет! Ни в коем случае, Ирис, это больно и печально, только гораздо важнее ваша жизнь. Гипотетические внуки, правнуки, - у меня и моего мужа нет цели продлить свой род любой ценой. Только бы наш сын был жив, здоров и счастлив, понимаешь? С тобой счастлив, он тебя любит. Да, я волнуюсь поэтому, - а ты его любишь?