Влад младший давно жил отдельно. Работал то вахтой в северных регионах, то в Сольцбурге на заводе - проектировщиком. Недавно отметил юбилей, пятьдесят лет. Был раз женат, дочь родил, все нажитое оставил им при разводе, и новой семьи долго не создавал. Ушел жить на съем, наслаждался холостым статусом, отца регулярно навещал и денег подкидывал. Звонил, если уезжал. А два года назад зацепила его молодая и оборотистая женщина, которой очень хотелось и замуж, и детей, и свое жилье. Копить долго и трудно, а вот освободить родовое гнездышко любовника в центре, в две комнаты и всей инфраструктурой рядом, - план попроще. Признать деда недееспособным, найти психическое заболевание, отправить на принудительное в спец.пансионат. И письмо с уведомлением пришло по адресу прописки.
Я повторила шепотом:
- Это не он... Подождите немного, досчитайте до пяти. Давайте, вместе... Раз, два...
- Три... - с глубоким вдохом выговорил тот, и больше не плакал. - Четыре...
Ключ в замок, поворот, - слышно в тишине квартиры отчетливо. И ворвалось сразу много всего - топот, бас, даже ярость вибрировала в воздухе:
- Отец! Принимай блудного сына! Ушел я от гадюки этой... как не задушил, не знаю! Шелковая да сахарная последнюю неделю ходила, намеки мне вкручивала, мечты радужные, вот жешь!.. чего это?
Влад младший на отца походил лицом, а фигурой вырос крупнее. Походный рюкзак с вещами, набитый до отказа и тяжелый, одной рукой за лямку держал, словно невесомый. Плюхнул его в коридоре, потянул носом, учуяв резкий запах сердечного.
- Не дури, отец! - Влетел в кухню, присмотрелся, облегченно вздохнул. - Опротестуем! Я ее, и родню ее по судам затаскаю!
Подняв письмо с пола, смял и выкинул.
- Так приедут же... сегодня.
Старик опять пустил слезу. Опять беспомощную, но счастливую. Заморгал часто.
- С лестницы спущу. Дане позвоню, он юрист хороший, отмахаемся. Я тут останусь, вместе пока поживем. Не бери к сердцу, отец. Несвезло мне, наступил на гадюку... хорошо хоть жениться не успел!
Я улыбнулась. Можно уходить. Сейчас здесь будет суета, - разбор вещей, перемывание косточек всем женщинам, воспоминание, готовка обеда, - любимые обоими картошка с селедкой, и хорошая стопка водки для младшего. Попятилась, - из кухни, из коридора, в подъезд кирпичной шестнадцатиэтажки на улице Печатников.
Едва перешагнула порог обратно, как все ниточки знания оборвались. А дверь оказалась закрытой - сын ее захлопнул, как пришел. Больше я ничего не могла сказать о будущем этих двоих. Осталось в памяти только то, что вложила мне служба пограничника, - для дела, для понимания. И слова, которые я говорила были не мной придуманы. Так оно и происходит - я просто знаю, что именно должна произнести.
- Я помню о тебе, дедушка...
Я посмотрела на подъездный потолок, вверх, мысленно обращаясь к своему покойному дедушке, который единственный из всей семьи по-настоящему любил меня, а я его, самого родного. Как я скучала по нему!
Он знает
Вечером наплакалась.
Я после вызова еще продержалась много часов - и заглянула в столовку, с усилием заставив себя съесть суп и хлеб, купила карту Сольцбурга, чтобы было удобнее выполнять задание наследника и ничего не пропустить, каталась на монорельсе по самому длинному маршруту, который дотягивался до самых окраин города. Даже нашла силы поболтать с соседкой Гулей, расспросив ее о дальних родственниках и поделившись своими веселыми историями про сокурсников. Я вроде как на привычную колею вышла, опять могла притворяться и выдумывать, даже посмеялась два раза.
А вот как в комнате закрылась, так и расплакалась. Залезла в шкаф, достала с самой высокой полки коробку, открыла и все... там семейные фотографии, три листа из уничтоженного дневника и маленький узи-снимок.
Александра Витальевна, главврач больницы, пыталась направить меня в группу поддержки, записать к психологу, но я не согласилась. Я уже тогда, под конец ее опеки, нашла себе спасение в притворстве - играть в жизнь, только бы отстали все, и не лезли, даже с помощью, в душу. Сделала вид, что мне намного лучше. Спасло это и то, что вернулась к пограничникам. Только староста знал, что я исчезала на год, потому что ему блокнот сдала. А остальные, с кем знакома, думали, что я ушла с передовой, задвинулась в круг тех, кто помогает официально, и на собрания не ходит.
Утром, как вышла в привычное время - почувствовала заморозки. Ноги в тонких колготках быстро озябли, и юбка не помогала. И ветерок прибавился, что задувал под подол к животу, и в рукава, шарфик не спасал горло. Меня не сильно это побеспокоило - не колотун, более холодно, чем вчера, и все. Теплота вагона монорельса все поправит. Покатаюсь до времени собрания, там пробегу до подъезда быстренько. Не заболею.
Народу у старосты было больше вчерашнего - присутствовали и остальные трое - южный, северный и западный. И несколько человек из ближнего круга, самых активных, самых опытных и матерых пограничников. Кого-то знала заочно, в лицо, но так не общалась. Кого-то слишком давно не видела, потому что они с других районов были. А пара человек абсолютно незнакомые.
Поздоровалась в первую очередь с хозяином дома и кашлянула:
- Приболела немного, извините. Я тут постою, послушаю, чтобы никому не мешать.
Пошмыгала носом и тихонечко задвинулась к стенке, с облегчением - сегодня много людей, сегодня меня никто и не заметит.
- Вроде бы все пришли. Так... да. Мы еще вчера вчетвером собирались, прояснить кое-что, а сегодня утром от Роберта Тамма ответ пришел на наш запрос. Теперь точно уверены в том, что скажем: пропали не только те, к кому должны были прийти по вызову, но и четверо пограничников. Один от каждого из районов. У нас, в восточном, это Ариан, на службе восемь лет. Абсолютный одиночка, без родственников и друзей, среди нашей братии тоже ни с кем не поддерживал контакта... у меня появлялся, листы сдавал, только очень редко. Проверил - последнюю неделю не приходил. Его пропажу могли совсем не заметить до следующего всеобщего сбора и отметок, если бы не этот шорох, что пришлось наводить.