Киплинг Редьярд
Мотылек, который топнул ногой
Редьярд Киплинг
Мотылек, который топнул ногой
Перевод Корней Чуковский
Вот тебе, милый мой мальчик, новая чудесная сказка - совсем особенная, не похожая на все остальные,- сказка о мудрейшем царе Сулеймане-ибн-Дауде о Соломоне, сыне Давида.
На свете существует триста пятьдесят сказок о Сулеймане-ибн-Дауде; но эта сказка не из их числа. Эта сказка - о мотыльке, который топнул ногой.
Так слушай же, слушай внимательно!
Сулейман-ибн-Дауд был мудрец. Он понимал, что говорят звери, что говорят птицы, что говорят рыбы, что говорят насекомые. Он понимал, что говорят камни глубоко под землей, когда они давят друг друга и стонут. И он понимал, что говорят деревья, когда они шелестят на рассвете листвой. Он понимал всех - и осу, и лису, и осину в лесу. И прекрасная царица Балкида, его Первая и Главная царица, была почти такая же мудрая.
Сулейман-ибн-Дауд был могуч. На среднем пальце правой руки у него было золотое кольцо. Стоило ему повернуть это кольцо, как из-под земли вылетали Африды и Джинны и делали все, что он вздумает им приказать. А стоило ему повернуть кольцо дважды, с неба спускались Феи и тоже делали все, что он вздумает им приказать. Когда же он поворачивал свое кольцо три раза, перед ним появлялся с мечом сам великий ангел Азраил в одежде простого водоноса и сообщал ему обо всем, что происходит на земле, на небесах и под землей.
И все же Сулейман-ибн-Дауд был человек очень скромный. Он почти никогда не хвастался, а если ему случалось похвастаться, он потом жалел об этом и раскаивался.
Однажды он объявил, что желает накормить в один день всех зверей, какие только существуют на свете, но, когда он приготовил еду, из глубины моря выплыла какая-то большая Зверюга и сожрала все в три глотка. Сулейман-ибн-Дауд был очень удивлен и сказал:
- О Зверюга, кто ты такая?
И Зверюга ответила:
- О повелитель! Желаю тебе здравствовать во веки веков! Я самый маленький из тридцати тысяч братьев, и мы живем на дне моря. Мы прослышали, что ты хочешь накормить всех зверей, какие только существуют на свете, и мои братья послали меня узнать у тебя, скоро ли будет обед.
Сулейман-ибн-Дауд был страшно удивлен и сказал:
- О Зверюга, ты сожрала весь обед, приготовленный мною для всех зверей, какие только существуют на свете.
И сказала ему Зверюга:
- О владыка, желаю тебе здравствовать во веки веков! Но неужели ты и в самом деле называешь это обедом? Там, откуда я пришла, каждому из нас требуется вдвое больше еды, чтобы перекусить между обедом и ужином.
Тогда Сулейман-ибн-Дауд пал ниц и воскликнул:
- О Зверюга, я приготовил этот обед, чтобы показать всем, какой я великий и богатый царь, а вовсе не потому, что я действительно люблю зверей! Теперь я посрамлен, и да послужит мне это хорошим уроком.
Сулейман-ибн-Дауд был и вправду мудрец, милый мой мальчик. После этого случая он никогда уже не забывал, что хвастаться глупо. И вот теперь-то начинается настоящая сказка.
У Сулеймана-ибн-Дауда было много жен. У него было девятьсот девяносто девять жен, если не считать прекраснейшей Балкиды. Все они жили в большом золотом дворце посреди прелестного сада с фонтанами.
На самом деле Сулейману-ибн-Дауду вовсе не нужны были девятьсот девяносто девять жен, но в то время у всякого было по нескольку жен, так что царю, конечно, приходилось брать себе еще больше, чтобы показать, что он царь.
Одни из них были красавицы, другие просто уроды. Уроды вечно враждовали с красавицами, и те от этого тоже становились уродами, и все они ссорились с Сулейманом-ибн-Даудом, что причиняло ему большие страдания. Одна лишь прекрасная Балкида никогда не ссорилась с Сулейманом-ибн-Даудом, слишком уж она любила его. Она либо сидела у себя в золоченом дворце, либо гуляла по дворцовому саду, и ей очень было жалко Сулеймана-ибн-Дауда.
Конечно, если бы он пожелал повернуть у себя на пальце кольцо и позвал Джиннов и Афридов, они превратили бы всех его девятьсот девяносто девять жен в белых ослиц, или в борзых собак, или в зерна граната. Но Сулейман-ибн-Дауд боялся снова оказаться хвастунишкой.
Поэтому, когда его сварливые жены ссорились слишком уж громко, он только уходил в укромный уголок своего дворцового сада и проклинал тот час, когда он родился на свет.
Однажды случилось так, что они ссорились уже три недели подряд - все девятьсот девяносто девять жен. Сулейман-ибн-Дауд удалился от них, как обычно, в мирный уголок. И среди апельсинных деревьев он встретил Балкиду Прекраснейшую. И она сказала:
- О мой господин, свет моих очей, поверни у себя на пальце кольцо и покажи этим египетским, месопотамским, китайским, персидским царицам, какой ты великий и грозный владыка.
Но Сулейман-ибн-Дауд покачал головой и ответил:
- О моя госпожа, радость моей жизни, вспомни Зверюгу, которая выплыла из морской глубины и посрамила меня перед всеми зверями, какие только есть на земле, из-за того, что я вздумал похвастаться. Теперь, если я стану хвастать перед этими персидскими, абиссинскими, китайскими, египетскими царицами лишь из-за того, что они надоедают мне своей болтовней, я могу еще сильнее осрамиться.
И Балкида Прекраснейшая сказала в ответ:
- О мой господин, сокровище моей души, что же ты будешь делать?
И Сулейман-ибн-Дауд ответил:
- О моя госпожа, услада моего сердца, придется вверить свою судьбу в руки тех девятисот девяноста девяти цариц, которые выводят меня из терпения своими беспрестанными ссорами.
И он пошел мимо лилий и японских локатов, мимо роз, канн и пахучего имбиря, которые произрастали в саду, и пришел к огромному камфорному дереву, которое прозвали Камфорное Древо Сулеймана-ибн-Дауда. Но Балкида спряталась меж высоких ирисов, пятнистых бамбуков и красных лилий, чтобы быть поближе к возлюбленному своему Сулейману-ибн-Дауду.
В это время под деревом пролетали два мотылька. Они ссорились.
Сулейман-ибн-Дауд услыхал, что один из них сказал другому:
- Как ты смеешь говорить со мною так дерзко и грубо? Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть ногой - и разразится гроза, и весь дворец Сулеймана-ибн-Дауда, и весь этот сад провалятся в тартарары!
Тогда Сулейман-ибн-Дауд забыл про всех своих девятьсот девяносто девять сварливых жен и засмеялся. Он смеялся над хвастовством Мотылька, и смеялся так долго, что затряслось даже камфорное дерево. И он протянул палец и сказал: