— Он мертв. Ты счастлив? Он умер, и я скоро уйду за ним. Я знаю, что уйду... Я этого хочу. Уж лучше помереть, чем жить с тобой... И... я рада, что он умер раньше меня. Теперь тебе... некого будет мучить. И... хочу сказать тебе кое-что, кое-что такое, что... — Она крепко зажмурила глаза и, схватившись за края кровати, глубоко вздохнула.
Алиса зашептала:
— Успокойся, успокойся. Успокойся, любовь моя, сейчас придет доктор.
Прошло несколько секунд, Кэрри снова открыла глаза и заговорила, теперь ее голос звучал ровнее и спокойнее:
— Ты... ты так любил Роберта, больше чем любил, и все же не настолько, чтобы простить ему грех со мной или то, что ты считал его грехом. Поэтому... позволь сказать тебе кое-что, отец. Это не Роберт сделал мне ребенка, это был Стефен Крейн. Помнишь Стефена Крейна? Он был работником на ферме у Додсуорта, он заходил сюда по делам. И мы обвели тебя вокруг пальца. Я так счастлива, что мы одурачили тебя, потому что ты тиран, жалкий несчастный тиран.
— Ш-ш! Дорогая, лежи спокойно. — Алиса прикрыла ноги дочери простыней. Потом, не глядя на мужа, сказала: — Не стой здесь, приведи доктора.
Он постоял еще несколько мгновений, взирая на плоть от плоти своей, и не узнавал ее, он не мог поверить, что эта девочка превратилась в женщину, которая говорит ему вещи, которые еще никто не осмеливался произнести, даже его жена, и он уже повернулся уходить, когда его остановил ее голос:
— Отец! — Он снова посмотрел на нее, и она смотрела на него целую минуту, пока смогла проговорить: — Тебя все ненавидят. Ты это знаешь? Но нет человека, который бы ненавидел тебя больше, чем я. Помни это, потому что я тебя больше не увижу. Я знаю, куда я ухожу.
— Дитя, дитя. — Алиса поддерживала ее руками, но голову повернула к мужу и с горечью негромко произнесла: — Ступай за доктором. Быстрее.
Шатаясь как пьяный, он вышел из комнаты.
К приходу доктора Кэрри была еще жива, но доктор Миллер с первого взгляда понял, что положение безнадежное, однако остался с ними до конца, который случился в пять утра рождественского дня. Она умирала спокойно, даже умиротворенно, но незадолго до смерти попросила мать:
— Не дай, чтобы меня похоронили здесь. Я ненавижу этот церковный двор и эту церковь. Пастор Крофт поймет. И положите ребенка со мной.
— Хорошо, дорогая, так и сделаем. Да, да, так и сделаем.
С помощью Беллы Поуп Алиса обмыла и положила дочь с ребенком рядом на стол. Круглое лицо Кэрри было теперь бледным и гладким, похожим на лицо ребенка, мирно спящего ребенка, и ее дитя, которого положили в сгиб ее руки, удивительно походило на нее. Младенческие морщины сгладились, личико смахивало на китайскую куклу.
Прибравшись в комнате, Алиса спустилась посмотреть, где ее муж. Как она сумеет подойти к нему? Этого она себе не представляла.
Не найдя его в доме, она перешла через двор к мастерской. Заходить туда она не стала, а просто заглянула в окно и там в едва различимом сером утреннем свете увидела его.
Он сидел на своей скамейке, руки лежали на куске дерева, ладонями вниз, он плотно прижимал их к дереву. Его голова свешивалась на грудь, спина ссутулилась, глаза смотрели совершенно отрешенно. Она не стала открывать дверь, не подошла к нему, чтобы сказать слова утешения, как, наверное, сделала бы, если бы ее не точила мысль о том, какой пытке подвергал он дочь, заставляя каждое воскресенье дважды ходить в церковь.
Однако она удивилась, когда он не зашел в дом, чтобы приготовиться к утренней службе. Как, неужели он не пойдет в церковь?
В первый раз за все то время, как она знала его, он пропустил рождественскую службу.
Собравшиеся на рождественскую службу прихожане обратили внимание на его отсутствие, они знали, что у него умерла дочь, рожая дитя греха. И всякий, кто мог бы сказать, что это Божье наказание, должны были бы еще раз задуматься, когда преподобный Крофт закончил свою проповедь словами:
— Сегодня утром умерла юная девушка, только еще стоявшая на пороге жизни, с ней умер ее ребенок. На глазах у всех она с большой силой духа несла свою тяжкую ношу, несмотря на то что грех был написан на ней огненными буквами. И кто из нас не порицаем, за исключением Одного, и Он сказал: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень».
3
Известие о смерти Кэрри и ее ребенка огорчило Роберта, и он почувствовал сильные угрызения совести. Случилось бы это, спрашивал он себя, если бы он не отказался от нее? Должно быть, ей выпало столько тяжелых мучений, что это отразилось на родах. Но что за жизнь была бы у них у всех в этом доме? Вряд ли дядя примирился бы со случившимся и стал бы обращаться с ними нормально. Нет, его собственное присутствие там давало бы этому человеку еще больше возможностей развернуться с наказанием греха.
Роберт раздумывал, следует ли ему прийти на похороны, насколько он знал, ее не будут хоронить на кладбище в Лэмсли. В цветочном магазине в Бертли он заказал венок, который должны были отправить к похоронам, но не указал на нем своего имени...
С Рождества он только раз был в «Булле» и там встретился с Тимом Ярроу, который рассказал, что старик страшно переживает и большую часть времени проводит в мастерской, часто работает по десять часов без перерыва. Потом Тим сказал, что, хотя старик и превратил девчонке жизнь в настоящий ад, нельзя не посочувствовать ему, глядя, как он тяжело переносит ее смерть.
И все же, сказал Тим, нельзя не признать, что для девочки с ее ребенком это даже лучше, если подумать, какую жизнь он для них приготовил.
Роберт подумал, что нужно бы встретиться и поговорить с тетей, возможно, написать письмо. Но может случиться, что письмо вскроет дядя.
Роберта мучило чувство вины. Почему он отказался от нее? Все было бы по-другому, если бы он женился на ней. Сплетни расползались и расползались, даже здесь на кухне все это подвергалось обсуждению.
Так или иначе, но все ушло в прошлое. Оглядываться назад — пустое занятие, а сегодня канун Нового года, и, судя по некоторым признакам, его собираются отпраздновать довольно весело. И вообще прошедшую неделю не назовешь плохой, по правде говоря, у него не было лучшей за всю его жизнь. Его рождественские подарки имели большой успех, одни их приняли с удивлением, другие с вопросом. Последнее касается Дейва Уотерза. Разглядывая трубку из вишни, он спросил: «Как тебе удалось купить такую вещь, да еще кучу других подарков?» На это Роберт шутливо ответил: «Ограбил банк. Но перед этим продал одному в «Булле» маленький сундучок. Мастерил его несколько недель в свободные часы и получил за него двадцать пять шиллингов. Я ответил на вопрос?»
Удивила его Агнес. Он почувствовал, что она растерялась, и растерялась довольно заметно. При этом приняла книгу со всей любезностью, сказала, что не читала ее, но, конечно, слышала, а эта в таком прекрасном издании, и переплет кожаный.
Рождественский подарок от нее был таким же, как у Грега и Артура Блума, — две пары носовых платков, один белый, другой красный, и пара носков. Приятные вещи.
В Рождество они с Милли ужинали вдвоем. Он сидел за праздничным столом на кухне, а мысли его уплывали сквозь обитые зеленым сукном двери в столовую: разве не мог ее брат остаться дома и провести Рождество с ней? Что за самовлюбленные свиньи, вся эта троица. Но позже он понял, что, если бы мастер Стенли не уехал в гости, прислугу не пригласили бы в гостиную послушать, как Агнес играет на фортепиано, и спеть вместе рождественские псалмы. Вечер был прекрасный, самый прекрасный рождественский вечер, на каком только ему приходилось присутствовать, потому что в течение двух часов не было никаких классовых барьеров.