Магги выбегала затворить входную дверь и увидела, как что-то замаячило на подъездной дороге, сначала она подумала, что это экипаж, но потом разглядела, что ошиблась, это была двуколка, просто двуколка. Но и двуколки хватало, чтобы она сперва бросилась к дверям в зал с криком: «У нас гость!», а потом кинулась обратно к входной двери.
— Гость? — Агнес посмотрела на Пегги, потом на Дейва и только потом задала вопрос:
— Кто бы это мог быть? Возможно, это Стенли. Решил все-таки прийти, наверное, успел на последний поезд.
Голоса в зале чуть приглушились, потому что большинство знало, что если прибыли гости, значит, мисс Агнес и мисс Милли до конца праздника не останутся, и даже больше, должны будут уйти Дейв и Руфи, чтобы обслуживать в гостиной. Но Магги всех ошарашила, когда жарким шепотом, во всяком случае она думала, что шепотом, сообщила:
— Какой-то чужой. Старик. Похоже, в дымину пьяный.
Дейв и Пегги пошли за Агнес в прихожую. В скудном свете укрепленного на двуколке фонаря они с трудом различили, как вверх по ступеням, с трудом переставляя ноги, тащится к дому человек. Он упал бы, если бы его не подхватил быстро подскочивший к нему Дейв Уотерз, ставший тут же задавать ему вопросы:
— В чем дело? Кто вам нужен? Кто вы? — Разглядеть черты человека не удавалось, так как верхнюю часть лица покрывала тень от шляпы с высокой тульей и широкими полями, а нижнюю часть закрывали заиндевевшие запущенные бакенбарды.
— Роберт Брэдли. Мне нужен Роберт Брэдли.
О том, кто это, первой догадалась Агнес. Хотя видела его первый раз в жизни. Она подала ему руку и внимательно посмотрела на него.
— Вы его дядя?
— Да, да, его дядя. — Человек медленно наклонил голову.
— Заходите, заходите. Помоги ему, Дейв.
Они помогли ему подняться по лестнице, провели через прихожую в зал, где стоял Роберт, явно пораженный увиденным и не верящий своим глазам. Но через несколько секунд он поспешил навстречу старику и участливо поддержал его.
— Что, что случилось? Это тетушка Алиса?
— Нет, нет. — Он покачал головой, и вдруг, к всеобщему изумлению, Джон Брэдли бухнулся на колени и, молитвенно сложив руки, сказал: — Господь повелел мне прийти и просить у тебя прощения. Он сказал, что нельзя, чтобы год начался, — старик тяжело дышал, ловил ртом воздух и кашлял, — чтобы год начался, а я не попросил твоего прощения. Я... запятнал твое имя... и жена моя тоже... и дочь. Холодеющими губами на смертном одре она... назвала имя человека, который опозорил ее и... Бог наказал меня и...
Роберт не дал ему закончить, подхватил его руки и попытался поднять на ноги. Но тело дяди безвольно обвисло, и Роберт, оглянувшись на остолбеневших от этой сцены мужчин, крикнул:
— Помогите-ка кто-нибудь!
Сгрудившись вокруг старика, они подняли его на ноги. Роберт повернулся и посмотрел на Агнес, словно спрашивая, куда положить его? И она, прочитав немую просьбу, громко ответила:
— Несите его в гостиную. Он совсем промерз. Руфи, разожги камин. Пегги, принеси бутылку с кипятком и мешок с горячим песком. И побыстрее...
Последующие четверть часа в гостиной царила настоящая суматоха, все бегали туда-сюда. Джона Брэдли положили на ковер перед огнем, под голову подсунули подушку, к ногам подложили мешок с горячим песком, а по бокам обложили бутылками с горячей водой. Однако он не приходил в сознание, и Агнес, посмотрев на Роберта, стоявшего на коленях над дядей, сказала:
— Вы не думаете, что нужно бы послать за доктором?
— Не знаю. Возможно, его просто доконал холод. Я знаю, что приведет его в чувство: хороший глоток виски. — Он криво улыбнулся и добавил: — У него поубавилось бы желания просить прощения, если бы он знал, что я влил в него крепкого спиртного.
— Да он и не узнает.
Роберт глянул на Пегги и проговорил:
— Это верно... подумает, что лекарство...
Через пять минут они уже вливали ложками в горло Джона Брэдли горячее виски. И с удовлетворением услышали еще через несколько минут, как он закашлялся и забормотал. Открыв глаза, он посмотрел на нависшие над ним лица и прохрипел:
— Где... Где?
— С вами все в порядке, — ответил Роберт. — Все в порядке, дядя Джон. Вы просто сильно замерзли. Согрейтесь и снова почувствуете себя хорошо.
Роберт понимал, что инцидент помешал празднику, и, оглядевшись вокруг, предложил:
— Продолжайте веселиться, я присмотрю за ним. Не обращайте внимания.
— Да мы уже попрыгали, — ответила Пегги, — хватит, а выпить они могут и на кухне, и ничуть не хуже. Пошли, — она махнула рукой, и Руфи, Магги и Грег, а за ними Дейв Уотерз направились к двери. Агнес сказала вслед Пегги:
— Поднимись, посмотри, как там получается у Бетти?
— Хорошо, посмотрю, но она управится с мисс Милли. Она сегодня будет крепко спать всю ночь, столько впечатлений у нее, бедняжки, не было в жизни.
Поднявшись с пола, Роберт посмотрел на Агнес и в нерешительности покусал нижнюю губу.
— Извините, — наконец сказал он.
— Не за что извиняться. Мне кажется, вы должны радоваться, что вам вернули честное имя.
Он взглянул на лежавшего на полу дядю, тот, казалось, спал. Роберт подошел к тому месту, где в кресле с подголовником сидела Агнес, и сказал:
— Нет, легче мне не стало, меня это никогда и не трогало, совесть у меня была чистая.
— Неужели вам все равно, что о вас думают люди?
— Все равно и всегда было все равно. Если я нахожу общий язык с людьми и они меня любят, прекрасно, а если нет — стараюсь не иметь с ними дела. А что они там думают обо мне, меня не трогает.
— А что, если они думают о вас плохо?
— Насколько я могу судить, если они думают обо мне плохо, они так или иначе покажут это. Что же, я постараюсь не иметь с ними дела.
— У вас, кажется, на все есть ответ.
— Ха! Если бы. Хотел бы я, чтобы это было так.
Оба уже заметили, что она больше не называет его «Брэдли», а он не говорит ей «мисс».
И тут она задала ему очень странный вопрос:
— Вы чувствовали когда-нибудь себя несчастным?
Он повернулся и посмотрел ей в глаза. В них отражались блики огня, горевшего в камине, можно было подумать, что она покраснела, но может быть, просто от жара. Несколько секунд он не открывал рта, потом сказал:
— В общем-то нет, во всяком случае до недавнего времени.
— До недавнего времени? — Она не решилась поинтересоваться, что значит до недавнего времени, но вопрос обернулся против нее.
— А вы? — спросил он. — Вы когда-нибудь были несчастны?
Она поерзала в кресле, положила руки на подлокотники, крепко вцепившись пальцами в кожаную обивку, потом отвернулась, поглядела на огонь и ответила:
— По правде говоря, я никогда не знала, что значит быть счастливой. Я испытывала удовольствие, но это совсем другое. Я получаю удовольствие, когда играю, получаю удовольствие, глядя на прекрасные картины, ну, и получаю удовольствие, гуляя по лесу. Но вот счастье — сколько же их, разных степеней счастья? То немногое, что я испытала, всегда переплеталось со страданием.
Ей припомнилось время, когда она думала, что влюблена в Джеймса. Она тогда воображала, что счастлива, даже когда это чувство пронизывалось ревностью и даже невзирая на комплекс неполноценности, который он искусно пробуждал в ней. Но почему они так разговаривают? Кто начал?.. Она начала — она хотела знать, был ли он когда-либо несчастлив. И если это не провокационный вопрос, интересно, что же тогда можно назвать провокационным? Так какая же нужда спрашивать, почему они так разговаривают? Но она обязана признать, что сама подтолкнула его и на другие вольности. Какие вольности? Разговор, обмен мыслями. Ей никогда не удавалось поговорить ни с кем из членов своей семьи, даже с матерью. Что же касается знакомых, Джеймса или его семьи, то Джеймсу нужен был хороший слушатель, и больше ничего, его же мать жаждала демонстрировать свое превосходство, и к этому сводились все встречи с ней. Но с этим человеком, человеком, который каким-то неведомым магнитом пугающе притягивал ее к себе, она находила много общего и могла непринужденно вести беседу.