– Кто он был? Придворный советник, чином повыше твоего мужа? – Рогнеда вошла в азарт: её маленькая тайна откроется вот-вот. Ей были противны все эти политические интриги, которые лжецы, обманывавшие сами себя, называли «высоким чувством», но собственному любопытству девушка не могла перечить и продолжала слушать историю матери.
– Хуже – один из Семи Старейшин.
– Не знала, что моя мать – сказочница, – весело присвистнула наемная убийца. Слезы вновь градом покатились по впалым бледным щекам:
– Ты можешь это легко проверить – у всего рода Старейшины Борислава есть маленькая незаметная родинка на левой мочке уха,– Рогнеда с ужасом притронулась к своему уху. – Да-да: точно такая же, как у тебя, милая. Я могла появляться при совете, когда захочу, а сам Борислав часто приезжал в Город… Я ничего не сказала ни ему, ни Лайне – первый бы расторг свой брак, что могло грозить моему любимому исключением из правительства, а второй бы убил на месте. Поэтому пришлось схитрить и уехать на полгода в Уэ, лечиться от «неизвестной болезни» морским воздухом. Не знаю, почему в закрытой карете я привезла тебя сюда, в Город, и именно здесь бросила на произвол судьбы: может быть, надеялась, что Лайне услышит детский плач неподалеку от особняка и так ты, словно неизвестный подкидыш, окажешься в доме. Но Небеса решили наказать меня сильнее: когда я с мужем вышла на прогулку, свертка уже не было. Я понимаю, что глупо теперь искать какие-то оправдания – мне стоит только искать смерти.
Вдруг Рогнеда обняла мать: крепко прижала к себе её сотрясающиеся от рыданий плечи. На её щеках тоже образовались две влажные соленые дорожки от слез: может быть, сейчас всё наладится? «Да к черту прошлое!», – яростно подумала она, поглаживая смоляные волосы. Девушка готова была принять её со всеми грехами, совершенными до этого: лишь бы родной и близкий человек был рядом всегда. «Тот, кто осознал свои ошибки в молодости, сможет исправить их в старости», – вдыхая запах смоляных волос, подумала шатенка.
– Давай уедем из Города? Вместе! – с надеждой спросила дочь.
– Нет, – мать устало тряхнула головой. – Я приношу тебе одни несчастья. От меня мало проку… Знай только одно – ты первенец Старейшины Борислава…
– Смешно, – перебирая пальцами талую листву на земле, запорошенную снегом, проговорила Рогнеда. – То, за чем гналась Ксения, оказалось у неё под самым боком: я – тот самый Мотылек. Глупая княжна – одна Васса не откроет ворота. А я…
А она умирала, лежа на холодной земле. Там, наверху – мутное серое небо, засыпающее тело девушки, в котором еще теплилась жизнь. Рогнеда рассмеялась: первая картина, которую она увидела в своей жизни, было точности такое же грязное от облаков небо, она лежала в таком же самом снегу. А вот теперь – какая ирония! – должна умирать неизвестно где, оставив Вассу на попечение Небес, видя знакомый пейзаж из детства.
– В какой-то мере тебе, Олег, даже повезло – ты хотя бы встретил перед смертью своих друзей, любимую. Черт, почему я вынуждена гнить здесь одна, посреди холодного неба?! Оле-е-ег! Не отзываешься, старый черт. Ва-а-асса! Вот же какова колдунья – словно взаправду умерла. Ма-а-амочка! Мне страшно… Даже не больно – просто страшно. Боюсь я сделать шаг в неизвестность, боюсь провалиться в пропасть и не встать из неё больше никогда. Мамочка…
Она шептала, яростно загребая в кулаки горсти талой листвы. Третий раз за свою недолгую, полную мучений и скитаний жизнь Рогнеда заплакала, словно маленькая девочка – навзрыд, выплескивая всё, что скопилось. Она кричала, яростно била кулакам о землю – ревела не из-за кровоточащей раны в животе, из-за которой всё тело словно порастало репейником, а из-за того, что не то она хотела сделать на своем пути – Рогнеда мечтала быть прилежной горожанкой, выйти замуж, быть счастливой в браке, а потом – лет через сорок или пятьдесят – умереть к кресле своей захолустной лавчонки, окруженная внуками. А вместо этого были погони, была кровь многих убитых на узких девичьих ладонях, была недолгая дружба и любовь. «Может быть, в следующий раз мне повезет больше», – горько усмехнулась она. Шатенка понимала, что рана её – смертельна, что жизнь оборвалась так же спонтанно и нелепо, как началась.