Кирилл старше меня всего на три года, но товарища во мне так и не разглядел.
– Спасибо, Кирюх! Добра тебе!
Скидываю рабочую форму и торопливо покидаю стены склада.
Солнце практически село. Люди суетливо носятся по улице, жадно скупая алкоголь и импортные мандарины. Прилавки рынка украшены разноцветными гирляндами и поздравительными плакатами. На них до тошноты улыбчивые старики в красных шубах, которые обещают горы счастья в предстоящем году, но что-то мне подсказывает, что они нагло лукавят. Если кого и ждет счастье, но только не меня.
Сжав зарплату в кулак, я спешу навестить Геру, но в какой-то момент останавливаюсь, будто невидимая рука потянула за шиворот. Странное чувство селится в груди и на дает сделать шаг туда, где я забуду обо всем. Гера поможет забыться, но – нет. Тихий отголосок детства требует праздника, о котором я мечтал когда-то. Мне противны эти мысли, противны чувства, но от них не спрятаться. Это так глупо.
Кажется, моя черная душа дала трещину…
Переборов смертельное желание, я заскакиваю в первый попавшийся ларек. Там покупаю оливье в контейнере, «Птичье молоко», что так любит мой отец, коньяк, сок и бутылку шампанского. Сегодня мне хочется забыть о зависимости, обо всех проблемах, семейных обидах и хоть разок окунуться в иную атмосферу.
Да, моя черная душа дала трещину…
Вбегаю на третий этаж своей замызганной хрущевки и упрямо бью ногами по двери, так как руки заняты пакетами. Старушка дверь обтянута бордовым дерматином и хаотично пробита бытовыми кнопками, но все равно кажется мне красивой, ведь ее украшала моя покойная мать. А вот рванные дыры оставил отец, когда нелепо перепутал ключи с топором.
– Батя! – кричу я. – Открывай, козел! Хватит спать!
За спиной слышится скрежет советского замка. На лестничную площадку выходит соседку.
– Не кричи, Витя, – взволнованно шепчет она. – Увезли папу. Нет его.
В этот момент я почувствовал себя пятилетним Витей, которому вручили долгожданный подарок, но у желаемого красивой была только обертка, а вот внутренности отдавали горечью и болью.
– Что? – медленно оборачиваюсь я. – Как нет? Что несешь, баб Даш?
Бабулька машет руками, а трясется ее обвисший подбородок.
– В больницу его увезли. Часа два назад. Горят – инсульт.
Теперь затрясся я.
– В какую больницу, баб Даш?
– В нашу. Городскую, – она кладет ладонь мне на грудь. – Но ты не иди туда, Витя. Не надо. Пусть Толика недельку под капельницами подержат. Глядишь, отойдет. Да и сам отдохнешь. Погуляешь. Что тебе с ним пьяным возиться?
Я крепче сжимаю лямки пакетов. Морщусь, словно получил пощечину.
– И действительно… Пусть полежит недельку. С наступающим, баб Даш.
– И тебя, сынок. Береги себя.
Поберег, если бы умел. Если бы знал как…
Домой я зашел, когда на часах уже стукнуло половина девятого. Бросил пакеты в пороге. Осмотрелся. В квартире стоял тяжелый запах табака и застоявшейся сырости. Все вещи были на своих местах – беспорядочно валялись по дому. И даже отсутствие отца не развеяло угнетенную обстановку.
Щель души моей намертво сошлась.
Я был подавлен. Мне нужен был кто-то… Тот, с кем я мог бы просто поговорить, рассказать свою тайну, открыть секрет и не услышать осуждения. Смешно, ведь таких людей попросту не существует. У меня нет друзей и еще не родился тот, кого не покоробит моя тайна. Она отвернет любого.
Одиночество. Оно душило. Брало за глотку и выдавливало гланды.
Ну почему я не выбрал Геру? Какого хера я не выбрал Геру?
Беру пакет с выпивкой и иду в спальню мамы, но перед этим взламываю заржавевшую щеколду. Здесь ничего не изменилось: серое фото на комоде, из книжек торчащий гербарий, махровый халат на спинке стула, отпечатки пальцев на зеркале, сухая диффенбахия и даже след от головы на ватной подушке. Складывается ощущение, будто она всего лишь вышла ненадолго и вот-вот вернется. Но это самообман.
Сажусь на скрипучую кровать. Кладу мандаринку возле старого фото, где та еще улыбается. Отпиваю горький коньяк. Морщусь.
– С наступающим, мам…
Несколько минут завороженно смотрю на фото и снова морщусь, только уже от рези в глазах. Нет ничего хуже, чем вспоминать тот проклятый день. Однако, я не вспоминаю. Эта кричащая картинка постоянно стоит перед глазами, как преследующий и непоправимый факт.
Мама. Крик: «Прощай, сынок!»
В голову бьет, но недостаточно. Пью коньяк. Запиваю шампанским. Еще. И еще. Ложу голову на подушку. Пытаюсь думать о чем-нибудь хорошем, но это в априори невозможно. Мысли, как черные раскаленные стрелы вонзаются в мозг, забирая возможность делать ровные вздохи.