- Вы сыновья миссис Кузак? - спросил я.
Младший даже головы не поднял, он был слишком подавлен своим горем, но брат его посмотрел на меня умными серыми глазами:
- Да, сэр.
- Вы живете там, на холме? Я еду повидаться с вашей матерью. Садитесь, я вас подвезу.
Старший мальчик посмотрел на хмурого братишку:
- Лучше мы пешими пойдем. Мы вам отворим ворота.
Я свернул на боковую дорогу, а мальчики молча пошли следом. Когда я поравнялся с ветряной мельницей, еще один паренек - кудрявый и босоногий выскочил из конюшни, чтобы привязать моих лошадей. Он был хорош собой, этот мальчишка: краснощекий, веснушчатый, с нежной кожей и рыжеватыми, спускающимися на шею завитками, густыми, как у барашка. В два счета он привязал моих лошадей и кивнул, когда я спросил, дома ли его мать. Потом взглянул на меня: на щеках у него от приступа беспричинного веселья проступили ямочки, и он взмыл на самый верх ветряной мельницы с такой быстротой, что я заподозрил пренебрежение к моей персоне. Идя к дому, я чувствовал, что сверху он следит за мной.
Из-под ног у меня с кряканьем и гоготом разбегались утки и гуси. Белые кошки грелись на солнце среди желтых тыкв, разложенных на ступенях веранды. Сквозь дверную сетку я заглянул в просторную светлую кухню с белым полом; В кухне стоял длинный стол, вдоль стены - ряд деревянных стульев, а в углу сверкала плита. Две девочки, болтая и смеясь, мыли в раковине посуду, а совсем маленькая девчушка в коротеньком фартучке, сидя на табуретке, баюкала тряпичную куклу. Когда я спросил, где их мать, одна из девочек выронила полотенце, пробежала через кухню, бесшумно переступая босыми ногами, и скрылась. Старшая, на которой были чулки и туфли, шагнула к двери мне навстречу. Она была плотная, черноволосая, с темными глазами, и держалась уверенно и спокойно.
- Входите, пожалуйста. Мама сейчас придет.
И не успел я сесть на придвинутый ею стул, как случилось чудо: в кухню вошла и остановилась передо мной Антония - крепкая, смуглая, с легкой сединой в каштановых волосах. Бывают такие тихие минуты, от которых сжимается сердце, и мужества тут нужно куда больше, чем в бурные, насыщенные страстями периоды. Я был потрясен - еще бы! Так всегда бывает, когда встречаешься с людьми через много лет, особенно если их жизнь была трудной и полной испытаний, как у этой женщины. Мы стояли, глядя друг на друга. Глаза, тревожно всматривавшиеся в меня, - это были глаза Антонии. Таких я больше ни у кого не встречал, хотя видел сотни разных лиц. И по мере того, как я вглядывался в Антонию, перемены, происшедшие с нею, становились менее заметными, а сходство с ней, прежней, проступало все отчетливей. Это была Антония - в полном расцвете душевных сил, много пережившая, но не сломленная, она смотрела на меня, и голос ее, столь памятный мне голос, хрипловатый, чуть с придыханием, спрашивал:
- Чем могу служить? Мужа нет дома, сэр.
- Неужели ты не узнаешь меня, Антония? Неужели я так изменился?
Она прищурилась от солнечных лучей, которые, косо падая в окно, золотили ее каштановые волосы. И вдруг глаза ее округлились, все лицо как бы расширилось. Дыхание у нее перехватило, и она протянула ко мне огрубевшие от тяжелой работы руки.
- Да это же Джим! Анна, Юлька! Это Джим Берден! - и не успела она сжать мои ладони, как на лице ее выразилась тревога. - Что случилось? Кто-нибудь умер?
Я похлопал ее по плечу.
- Нет, нет. В этот раз я не на похороны. Просто сошел с поезда в Хейстингсе и приехал сюда, чтоб поглядеть на тебя и на твое семейство.
Она выпустила мою руку и засуетилась:
- Антон, Юлька, Нина, где вы все? Анна, беги за мальчиками! Они ищут где-то свою собаку. И Лео позови. Куда он запропастился, этот Лео?
Она вытягивала детей из углов и тащила ко мне, словно кошка котят.
- Послушай, Джим, тебе не надо сейчас же возвращаться? А то старшего сына нет дома. Они с отцом на ярмарке в Уилбере. Я тебя не отпущу, пока ты не увидишь Рудольфа и не познакомишься с нашим папой, - она смотрела на меня с мольбой, тяжело дыша от волнения.
Пока я успокаивал ее и уверял, что времени у меня много, в кухню тихо входили босоногие мальчики и собирались возле матери.
- Ну, скажи мне, как кого зовут и сколько им лет?
Перечисляя своих сыновей, Антония то и дело путала, кому сколько исполнилось, и они захлебывались от смеха. Дойдя до моего быстроногого знакомца с ветряной мельницы, она сказала:
- А это Лео, он уже совсем большой и мог бы вести себя получше.
Лео бросился к ней и стал шутя бодать ее курчавой головой, будто молодой бычок, но в голосе его слышались слезы:
- Забыла, сколько мне! Всегда забываешь! Ты нарочно! Ну скажи ему, мама, пожалуйста.
Он сжал от обиды кулаки и вызывающе смотрел на мать.
Не спуская с него глаз, она накрутила на указательный палец золотой завиток его волос:
- Ну и сколько же тебе?
- Двенадцать! - выпалил он, глядя на мать, а не на меня. - Мне двенадцать, и я родился на пасху!
Антония улыбнулась мне:
- Так оно и есть, он был нам пасхальным подарком.
Дети дружно уставились на меня, будто ожидая восторга или удивления по поводу этого известия. Было ясно, что они гордятся друг другом и тем, что их так много. Когда я со всеми познакомился, Анна, старшая дочка, встретившая меня у двери, ласково выпроводила всех и, вернувшись в кухню с белым фартуком в руках, повязала его матери.
- А теперь, мама, сядь и поговори с мистером Берденом. А мы тихонько домоем посуду и не будем вам мешать.
Антония растерянно огляделась:
- Ладно, дочка, а может, нам пройти в гостиную, благо теперь у нас есть где посидеть с гостем?
Дочь снисходительно засмеялась и взяла шляпу у меня из рук: