Когда мы собрались уходить, Питер начал растерянно озираться, ища, чем бы нас развлечь. Сбегав в чулан, он принес ярко размалеванную гармошку, сел на скамью и, широко расставив толстые ноги, принялся играть - словно целый оркестр зазвучал. Мелодии были то веселые, то совсем печальные, и Питер время от времени напевал слова.
Перед нашим уходом он насыпал целый мешок спелых огурцов для миссис Шимерды и дал нам молока в банке из-под сала, чтобы их сварить. Я никогда не слышал, что огурцы варят, но Антония уверила меня, что это очень вкусно. Всю дорогу домой мы шли пешком, чтобы не расплескать молоко, и пони вели под уздцы.
6
Однажды после обеда я учил Антонию читать, сидя на теплом травянистом пригорке, где жил барсук. День был пронизан солнечным светом, но в воздухе чувствовалось дыхание зимы. Утром я заметил, что маленький пруд, где купали лошадей, подернулся ледком, а проходя по огороду, мы увидели скользкую зеленую кучу - это полегла высокая спаржа, усыпанная красными ягодами.
Тони была босиком, в легком ситцевом платье и дрожала от холода, пока мы не уселись на припеке в лучах яркого солнца. Она уже могла болтать со мной почти обо всем. В этот раз она рассказывала, как ценится на ее родине наш любимец барсук, как для охоты на него держат особую породу собак с очень короткими лапами. Эти собаки, говорила она, бросаются прямо в барсучью нору, оттуда несется лай и визг, и там в страшной драке они убивают барсука. Потом пес выбирается наружу, весь искусанный, исцарапанный, а хозяин ласкает и хвалит его. Антония видела собаку, которой за каждого убитого барсука вешали на ошейник звезду.
В тот день необычайно разрезвились кролики. То и дело они появлялись рядом с нами и стремглав неслись вниз, в лощину, будто играли в какую-то игру. Но крошечные жужжащие обитатели травы уже все погибли - все, кроме одного. Пока мы лежали на теплом пригорке, из бизоновой травы с трудом выкарабкалось маленькое бледно-зеленое насекомое и попыталось прыгнуть в кустик бородача. Промахнулось, упало на землю, и голова его поникла между длинными голенастыми ногами, а усики так трепетали, словно оно ждало, что вот-вот кто-нибудь" его прикончит. Тони осторожно взяла его в руки, согрела и стала весело и терпеливо утешать на своем языке. И вдруг насекомое запело - едва слышно заверещало надтреснутым голосом. Тони рассмеялась и поднесла его к уху, но я заметил, что на глаза у нее навернулись слезы. Она рассказала, что в ее родной деревне жила старая нищенка, которая продавала целебные корни и травы, собранные в лесу. Если ее впускали в дом и позволяли погреться у огня, она пела детям песни таким же надтреснутым голосом. Нищенку звали Старая Гата, дети радовались ей и припрятывали для нее пирожки и сласти.
Когда противоположный склон начал отбрасывать узкую тень, мы поняли, что пора домой: стоило солнцу спуститься пониже, и сразу становилось холодно, а платье у Антонии было совсем легкое. Но что же нам делать с этим хрупким насекомым, которого мы так опрометчиво вернули к жизни? Я предложил спрятать его в карман, но Антония замотала головой, осторожно посадила зеленого прыгуна себе в волосы и накинула сверху большой платок. Я сказал, что провожу ее до места, откуда виден ручей Скво, а потом побегу домой. Мы не спеша зашагали по прерии, залитой волшебным предвечерним светом, и нам было очень хорошо.
Такие дни стояли всю ту осень, а я никак не мог к ним привыкнуть. Перед нами до самого горизонта, на много миль вокруг, отливала медью красная трава, пылавшая в лучах солнца, которое в этот поздний час светило еще неистовей и ярче, чем в остальное время дня. Желтые кукурузные поля блестели червонным золотом, стога порозовели, от них пролегли длинные тени. Казалось, вся прерия горит и не сгорает, словно неопалимая купина. Это был час победного торжества, триумфального завершения, кончины героя юного и увенчанного славой. Час внезапного преображения, высшая точка прошедшего дня.
Сколько раз мы с Антонией бродили по прерии посреди всего этого великолепия! И две длинные тени - два темных пятна на ржавой траве двигались перед нами или бежали следом.
В тот день мы долго шагали молча, а край солнца спускался все ниже к горизонту, и тут мы увидели на гребне холма человека с ружьем на плече. Он медленно брел, словно сам не зная - куда. Мы бегом бросились за ним вдогонку.
- Папа все время болеет, - запыхавшись, сказала Антония, - посмотри, Джим, его вид плохой.
Когда мы приблизились к мистеру Шимерде, она окликнула его, он поднял голову и огляделся. Тони подбежала к отцу, схватила его руку и прижалась к ней щекой. Только ей удавалось вывести мистера Шимерду из состояния отрешенности, в котором он, по-видимому, постоянно находился. Он отцепил от пояса сумку, показал нам трех подстреленных кроликов и, глянув на Антонию с бледным подобием улыбки, начал что-то объяснять ей по-чешски. Антония обернулась ко мне.
- Татинек делает мне маленькая шапка из меха, маленькая шапка к зиме! радостно воскликнула она. - Мясо - кушать, мех - для шапки. - Она стала загибать пальцы, перечисляя все блага, которые принесут им кролики.
Отец хотел погладить ее по голове, но Антония перехватила его руку и осторожно отвела ее, что-то быстро говоря. Я расслышал имя: "Старая Гата". Мистер Шимерда развязал платок, раздвинул волосы дочери и загляделся на зеленого певца. Когда тот неуверенно застрекотал, мистер Шимерда стал слушать с таким выражением на лице, словно раздалась прекрасная музыка.
Я поднял с земли его ружье - тяжелое и короткое, с головой оленя на курке, - диковинная штука, вывезенная мистером Шимердой с родины. Заметив, что я рассматриваю ружье, он перевел на меня отсутствующий взгляд, и мне, как всегда, показалось, что он смотрит так, будто я где-то на дне колодца. Потом он заговорил серьезно и ласково, и Антония стала переводить:
- Татинек говорит, когда ты большой, он дает тебе свое ружье. Хорошее ружье из Чехии. Оно было у большого человека, очень богатого, таких здесь нет, тот человек имел много поля, много леса, много дома. Папа играл ему на свадьбе, он дает папе красивое ружье, а папа дает его тебе.
Я порадовался тому, что эта затея откладывается на будущее. Шимерды готовы были раздать все. Что имели, других таких людей я не встречал. Даже мать Антонии вечно предлагала мне что-нибудь, правда, я знал, что в ответ она ждет чего-то существенного. Так мы стояли мирно втроем, а обессиленный артист, спрятанный в волосах Антонии, все тянул свою скрипучую песенку. Мистер Шимерда, слушая его, улыбался так грустно, с таким сочувствием к бедным тварям, что мне никогда этого не забыть. Солнце зашло, и сразу стало холодно, запахло землей и высохшей травой. Антония и ее отец, держась за руки, пошли к себе, а я застегнул куртку на все пуговицы и наперегонки со своей тенью побежал домой.