Все обратную дорогу Арчер размышлял. Он всегда сторонился своих соседей. Постоянно погруженный в думы и сомнения, он отталкивал всех своей мрачностью.
Как соотнести слова Сэмюела о своей дочери с его собственными воспоминаниями о жене? Речь как будто шла о двух разных людях.
Он не любил Алису. Возможность более теплых отношений между ними была потеряна холодными зимними вечерами, когда они часами молча сидели в гостиной и думали каждый о своем, не желая сократить разделявшую их пропасть отчуждения; тишину нарушало только пощелкивание и потрескивание дров в камине. А может, эта возможность исчезла летом, когда он стремился меньше находиться дома, лишь бы не оставаться рядом с неулыбчивой женщиной, которая из хрупкого создания, каким была в день свадьбы, превратилась в призрак со светлыми волосами, окутанный молчанием — постоянным молчанием. А лету предшествовала весна, когда Алиса не проявляла никакого интереса к Сандерхерсту, только бродила из комнаты в комнату и проводила пальцами по мебели, словно проверяла, хорошо ли вытерли пыль горничные, выглядывала на улицу, чтобы убедиться, выбивают ли ковры и проветривают ли шторы и покрывала. Такие распоряжения всегда отдавала экономка, а не хозяйка дома, которая рассматривала свое поместье как временную остановку на пути куда-то дальше.
Нет, он не любил своей жены, но и ненависти к ней не испытывал. Она пришла позже, осенью, в самое любимое им прежде время года. Алиса вдруг начала улыбаться и даже что-то напевать про себя, а полные надежд ожидания Арчера превратились в равнодушие, а затем в ненависть.
Она была счастлива — по-настоящему счастлива в своем прелюбодеянии.
Он уже много лет не испытывал даже мимолетной радости. Не в этом ли крылась его неприязнь? Алиса счастлива, а он никогда не испытывал этого чувства. Кто-то смог развеселить Алису, спрятавшуюся в коконе молчания. Его гордости нанесли удар. Кто-то заставил Алису светиться радостью, и это не был он, ее муж.
Какая наивность, Арчер! Он не был таким наивным со времени своих отношений с Милисент. Ему только исполнилось девятнадцать, и он влюбился в леди Милисент Денуорт. Молодая, замужем за человеком старше на тридцать лет, она утверждала, что он ее притесняет и угрожает ей. Разумеется, Арчер поверил жалобам, порывался защитить бедняжку и наконец бросил вызов чудовищу, посмевшему тиранить любящую и нежную душу.
Более мудрый человек поверил бы оправданиям мужа, задумался бы, почему сэр Грегори не спешит защищать честь жены. Более мудрый человек постарался бы раздобыть у очаровательной леди Милисент кое-какие сведения. Но он этого не сделал. Он упрямо преследовал сэра Грегори и травил до тех пор, пока не вынудил вступиться за свою честь. Арчер не стал стрелять в воздух, как это сделал сэр Грегори, а выстрелил в своего противника. Сэр Грегори выжил, и этот факт списали на плохой прицел пистолета, а не на недостаток мастерства Сент-Джона. Он мог убить этого человека! Ни для кого из присутствовавших в то туманное утро на поединке это не было тайной.
На этом фарс не закончился. Он поспешил в дом леди Милисент, чтобы сообщить, что ее жестокий муж больше не причинит ей зла, и застал ее в постели сразу с двумя его приятелями, которые совершенно растерялись, когда он появился в комнате.
Тем хуже для наивности.
Сент-Джон вышвырнул приятелей за дверь в чем мать родила и вернулся в спальню, где леди Милисент с помощью горничной пыталась найти платье. Он не стал ждать, пока она оденется, и затащил в свою карету полуодетой. Путь до места поединка занял десять мучительных минут, на протяжении которых леди Милисент верещала, как уличная торговка. Он выволок ее из кареты, подвел упиравшуюся женщину к тому месту, где лежал сэр Грегори, и швырнул на землю.
— Ваш муж, мадам! — с презрением произнес Арчер, понимая, что его жестоко предали.
Она показалась ему потасканной проституткой — волосы растрепаны, голая грудь торчит наружу, юбки задрались до колен. Ничто не защищало ее от взглядов двадцати мужчин, большинство из которых, как он узнал позже, уже видели ее в костюме Евы.
Он повернулся и пошел прочь, не обращая внимания ни на угрозы, которые она кричала ему вслед, ни на гул удивленных голосов. Вскоре он узнал, что она уехала из Англии в Италию, где и умерла несколько лет спустя на руках у одной очень решительной графини, возмущенной тем, что ее муж предпочел постели англичанки спорт. Узнав о ее судьбе, Арчер на долю секунды задумался о леди Милисент. Впрочем, она не заслуживала и этого.
С тех пор он больше не доверял ни женским слезам, ни клятвам.
Тогда почему его так больно ранило предательство Алисы? Арчер не подозревал, что окажется настолько уязвимым, и с удивлением обнаружил, что его душа не до конца оделась в броню. Женитьба стала чем-то новым в его жизни, и он собирался подчиниться ей и преподнести жене свою истерзанную и кое-как залеченную душу. В обмен на смиренную искренность он ожидал верности, хоть немного доброты, возможно, привязанности. Только от своих будущих детей он ждал любви.
Вместо этого жена исчезла, прислав утешительный приз — женщину, служившую заложницей правды.
Может, он вредит своим же интересам, держа взаперти Мэри-Кейт Беннетт? Возможно, лучше отпустить ее? Только тогда он раскроет мотивы ее поступков, предугадает дальнейшее развитие нелепой пьесы.
Как может человек, насквозь лживый, неестественный, выглядеть настолько потрясенным? Когда он объявил, что Алиса — прелюбодейка, Мэри-Кейт смотрела так, словно пошатнулась самая основа ее веры, она казалась священником, лишившимся благодати, ребенком, брошенным родителями. Откуда взялись эти чувства? Из чулка, набитого фальшивыми переживаниями? Неужели он хотя бы на мгновение поверил в ее искренность и сочувствие? Он хотел рассмеяться ей в лицо и выказать презрение за то, что она так умело извлекает на свет подходящие в данный момент чувства. Ему хотелось раскритиковать ее вульгарные рыжие волосы, яркие губы, сливочный оттенок ее кожи и красоту ее глаз.
Сдержала его та блеснувшая слезинка. Ее чистое совершенство. Сочувствие чужого человека. Как если бы она знала, чего ему стоило это признание.
Глава 14
Помоги ему…
Мысль всплыла на поверхность из бездны сна, бледная и бесформенная, приняла резкие очертания и заставила Мэри-Кейт проснуться.
На кровати в ее комнате лежала прекрасная пуховая перина, застланная пахнущими ромашкой льняными простынями. Кровать задергивалась тяжелым пологом. Всегда стоял кувшин с горячей водой и лежали чистые мягкие полотенца, в камине никогда не гас огонь. В просторном помещении было много украшений из золота и слоновой кости. Стены оклеены французскими обоями, на окнах висели шелковые узорчатые занавески бледно-желтого цвета. Роскошная, теплая и очень уютная комната. Но в этот момент она ужасала.
Мэри-Кейт села в постели, прижав руку к груди, словно хотела унять бешеное биение сердца. Она удивилась неодолимому желанию убедиться, что с Арчером Сент-Джоном ничего не случилось.
Одежда досталась ей по наследству от какой-то неизвестной женщины, но сейчас не имело значения, как она сидит на Мэри-Кейт. И остановилась она у двери не из-за одежды, а из-за того, что не могла выйти из комнаты. Она — пленница! Девушка схватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась. Затаив дыхание, она прильнула к двери, прижала к ее резной поверхности ладони, будто желая пройти сквозь нее, приложила щеку к выпуклому позолоченному узору.