— Уже поздно, — сказал он, пресекая вопросы матери и заставляя ее оставить при себе любые замечания. — Завтра у тебя будет много времени для вопросов.
— А для ответов, Арчер? Для них будет время?
Берни без улыбки посмотрела на него, потом перевела глаза на Мэри-Кейт. В глазах матери отразилось то, что он уже видел раньше — когда упал со своего первого пони или когда его избил отец.
Не ответив, он увел Мэри-Кейт из комнаты.
Глава 25
— Нет-нет, бивень слона пойдет вон туда! А это, мой дорогой, богиня плодородия, а не удачи. Ты ничего не добьешься, с таким пылом поглаживая ее груди. А, вот и ты, девочка! — проговорила она, заметив остановившуюся на пороге Мэри-Кейт. — Я услышала о тебе много интересных историй, Мэри-Кейт Беннетт.
Мэри-Кейт помедлила в дверях.
— Помочь вам разобрать вещи, графиня?
— Половина удовольствия по окончании путешествия — доставать вещи, которые в начале него казались бесценными. Однажды я перебралась через Пиренеи с целым сундуком венецианского стекла. Грустно признать, но лишь около половины его перенесло перевозку на мулах, но, с другой стороны, над осколками и стоит поразмышлять. Поможешь разложить по местам все эти вещи, теперь, когда вокруг стоит моя мебель?
— Вы всегда путешествуете со своей кроватью?
— Со своей кроватью, своим стулом, своими перинами и коврами. Какой прок от такого количества денег, если не можешь найти им применения? И прежде чем ты вздернешь свой носик, девочка, подумай о том, как рады все эти трудяги, когда я приезжаю, и рады еще больше, когда я уезжаю.
— У меня и в мыслях не было ничего подобного, поскольку я из тех, кто только выгадывает от вашего существования.
— Твоя улыбка слишком задумчива, моя дорогая девочка. Как солнце, посылающее лучи из-за тучи. Итак, ты из крестьянского сословия?
— Из него. Я оказалась здесь не просто для утех вашего сына. Большую часть своей жизни я честно работала.
Было бы трудно укрыться от ее прямого взгляда, если бы даже Берни и захотела. Но она лишь коротко кивнула.
— Ну что ж, на этот вопрос ответ получен. У тебя великолепные волосы, девочка, тебе следует носить их распущенными. Так, должно быть, выглядела Гигиея (Богиня здоровья в греческой мифологии Богиня здоровья в греческой мифологии).
— Не девочка. Мэри-Кейт. Берни бросила на нее взгляд:
— Прошу прощения?
— Мне не нравится, когда меня называют девочкой. Я не девочка с того дня, как ко мне пришли первые месячные.
Прямота заявления заставила Бернадетт вытаращить глаза и издать смешок.
— Мне кажется, ты мне понравишься, Мэри-Кейт из крестьянского сословия. Если, конечно, — она ткнула в ее сторону пальцем, — ты не окажешься глупой. Не выношу глупых женщин. От большинства мужчин нечего ждать, кроме среднего уровня, за редким исключением. Но женщины либо блистают умом, либо непроходимее ослиной задницы.
— Постараюсь ослепить вас своим сиянием.
— Не смейся надо мной, Мэри-Кейт, я вижу это по твоим глазам. Ты будешь звать меня Берни. Мне совершенно не нравится имя Бернадетт, и на графиню я не отзываюсь, только если это помогает укрепить положение в свете. Исключительная глупость считать титулованных людей достойнее тех, кто титула не имеет. Благородное происхождение — это случай, а быть по-настоящему благородным — совсем другое. Ты не согласна?
Наверное, так чувствует себя человек, когда огромная река выходит из берегов. Никто не ожидает наводнения, особенно в низовьях, где не шли дожди. Но Бернадетт Сент-Джон была подобна полноводной Темзе, опасной для всего лежащего на ее пути. Она не столько говорила, сколько увлекала людей.
— Значит, ты считаешь, что тебе являются духи? — Похоже, один из способов начать беседу — заставить жертву думать, что разговор не коснется никаких неприятных вещей, а затем швырнуть в нее вопросом с живостью фехтовальщика. — Ну? Ты видишь духов или слышишь их?
— Не духов, нет.
Ну как объяснить? Как будто попросили одним словом убедительно объяснить кражу буханки хлеба. Но она не была воровкой, и на ум пришло только одно слово — нет. Не духи.
— Он весьма привлекателен, правда? — спросила Берни, отвлекшись от расспросов при виде высокого лакея со светлыми волосами, плутовской улыбкой и сильными на вид руками.
Мэри-Кейт посмотрела на лакея: тот самый, который помог ей бежать в Лондон, а потом выдал Арчеру. Он обменялся с Бернадетт понимающим взглядом, таким воспламеняющим, что Мэри-Кейт в смущении отвернулась. Такая распущенность у них, наверное, в крови.
— Естественная сторона жизни, Мэри-Кейт, — сказала Бернадетт, словно прочитав ее мысли. — Занятие любовью всегда было звеном, которое связывало общество воедино. Совершаются браки, создаются династии, королей свергают с престола, и все ради мужчины, захотевшего женщину. Однако гораздо лучше, если твой собственный любовник не отвергнут женой. Даже если она не больше, чем призрак.
Ее взгляд стал зорким, всевидящим, как у сына.
— Не призрак, — сказала Мэри-Кейт, прерывая Берни, пока та не помчалась дальше, увлекаемая неверными представлениями.
— Не призрак?
Мэри-Кейт покачала головой.
— Не чувствуешь холода, не слышишь в полночь никаких звуков? Не смейся надо мной, Мэри-Кейт. Обычно это происходит подобным образом.
— Но не со мной.
— Очень хорошо. Бьюсь об заклад, в тебе есть примесь кельтской крови. С такими-то волосами!
— Что не так с моими волосами?
— Они слишком яркие. Это твой настоящий цвет, да? Ты ведь не моешь их хной? — спросила Бернадетт, осматривая уголок стола из тикового дерева, который внесли лакеи.
Перепрыгивая с одной темы на другую, поняла Мэри-Кейт, Бернадетт держала собеседника в напряжении.
— Моя мать притворялась, что мы не ирландцы, хотя мой дед был рабом отсутствовавшего лендлорда. Этого достаточно, чтобы считаться кельткой?
— Ирландцы — благородная раса. Они были долго привязаны к земле, могли слышать ворчание земли, чувствовать истинное дыхание самой природы. — Она замолчала, выпрямилась и улыбнулась при виде выражения лица Мэри-Кейт. — Думаешь, я сумасшедшая?
Что можно на это ответить?
— Нет, не сумасшедшая. Просто очень многим интересуюсь и повидала достаточно, чтобы сказать: мир не всегда так безмятежен, как думают люди. Я была свидетелем ритуалов, которые восхваляли жизнь, забирая ее, видела, как жертве наносили раны, чтобы доказать ее честь и храбрость. Я даже молилась небу и играла на флейте, чтобы упросить богов сойти с небес и сесть рядом.
Еще один резкий взгляд.
— Так значит, ты думаешь, что тебе является дух? Мэри-Кейт начала чувствовать себя лисой, которую обложили жадные охотничьи собаки.
— Я в этом не совсем уверена.
— Чепуха, разумеется, ты уверена. Или с тобой что-то происходит, или ты все это выдумала. Одно из двух?
— Я ничего не выдумывала.
— «Страх перед тем, что будет после смерти, перед безвестным краем, откуда нет возврата земным скитальцам». Гамлет верно об этом сказал. Но скажи мне, с тобой раньше никогда не случалось ничего необычного? Ничего, что могло бы объяснить происходящее?
— Нет.
Бернадетт шлепнулась на отвратительный диван, ножки которого напоминали лапы какого-то мифического чудовища.
— Подумай, дитя. Не отметай меня так быстро.
Был один-единственный случай, когда с ней случилось нечто странное. Но стоит ли рассказывать об этом сидящей перед ней непредсказуемой женщине?
— А, у тебя изменилось выражение лица! Что-то было… Ты должна мне рассказать. Обязательно!
Мэри-Кейт, тогда еще ребенок, наслаждалась, когда рядом не было матери, и радовалась неожиданно выпавшим минутам свободы. Она носила желтый балахон, буйные кольца волос убирала под косынку. В кармане лежал полотняный носовой платок, красивый камешек в форме бабочки и пенс, который она хранила с того дня, когда нашла его на вымощенной булыжником площади в Кеннелуорте. Она с поразительной ясностью запомнила тот безоблачный день — запомнила, как плелась позади братьев, которые гнали коров домой. Она не поняла, над чем они опять засмеялись, да и не столь уж важно это было, самое главное — она с ними. Они редко допускали ее на свои августейшие собрания. Они были уже почти мужчины и не водились с девятилетними девочками.