Жозе орал Павиану, чтобы тот убирался, раз такой пьяный. Радио перешло уже на несуществующий больше «Бронский Бит» — мальчик, похожий на Тин-Тина, фальцетит долго и еще дольше. Подъезжает такси Акли, и он выходит из него, похожий, как некоторые арабы, фигурой на тетку. Португалец бежит на свою станцию, кто-то сигналит у его бензоколонки, на ходу обмениваясь рукопожатием с Акли. Бешир водит пальцем по небу, пытаясь, может быть, обрисовать Большую Медведицу, единственную ему известную. Жозе пихает Павиана, и тот чуть не падает на входящего Акли, который вдвоем с Жозе уже ругает Павиана, объясняя ему, что он очень пьян. Медведь выходит из-за кустов, и Леша машет ему рукой, зовя в домик. Протягивая ему уже стаканчик.
Медведь в той же одежде, что и днем, когда работает — в масленом комбинезоне, в пропетроленных штанах, о которые он вытирает руки. Они у него сероватые, как бы смуглые, он и лицом темен, будто загорел. Он вроде араба получается! У него большие мягкие губы, и он опускает их в стаканчик, и в этот момент Павиан со всего маху летит головой в стекло.
Все повскакивали, ничего не понимая, — голова Павиана уже внутри домика, и вокруг нее осколки и банки с маслом, продающиеся на станции и стоящие как раз у стекла. Все заорали и захохотали, не зная, как реагировать. Павиан так и лежал. «О, ёб его мать!» — Леша. «Ха-ха-ха, боже мой, какой ужас. Он пробил стекло! А голова, голова?!» — певица. «Ну, наклюкался! Какой emmerdeur[59]!» — Олег и «Мудак! Идиот!»- Жозе. Португалец бежал к «Мобилу». Павиан вдруг заорал. На всякий случай, видимо. Крови нигде не было. Невероятно, но он даже не поранил себе свою огромную голову. Он стоял на коленях, обхватив голову руками, и будто молился, то наклоняясь, то распрямляясь Вошедший Акли уже целовался с певицей. Как всегда, очень старательно, пытаясь попасть в ее губы своими. «Какой ужас? Что же теперь будет?» — повторяла певица. И все посмотрели на Медведя, который так и стоял со стаканчиком, не выпив. «Пей!» — приказал ему Жозе. Будто таким образом, выпив, Медведь давал клятву не закладывать, был связан узами тайны с присутствующими. Медведь немного подождал, потом, видимо, приняв решение, выпил до дна и утер рот масляным рукавом.
Бешир гоготал, выйдя на улицу, качаясь и задирая голову в небо, поднимая руку в небо, будто призывая в свидетели звезды, сосчитанные им. Павиан стоял на коленях, сожалея, видимо, что с ним ничего не случилось, что голова его цела. Бутыль в белой сеточке была открыта. Невозможно было понять, кто что говорит. Все обменивались впечатлениями только что произошедшего. Будто показывая друг другую молниеносно сделанные фотографии, каждый со своего ракурса, со своего угла «У меня, видишь, как… а у тебя по-другому чуть…» Португалец «размахивал» самой будто ценной фото — он все видел с расстояния и захватил в свой кадр всех. И Жозе с Акли на улице, и летящего назад головой Павиана, и Медведя, входящего в домик, и Бешира на пороге, и лица певицы, Олега и Леши за стеклом домика…
Они так долго и громко кричали, заглушая не существующий, но поющий Вронский Бит, что не услышали резкий, громкий скрип тормозов, принадлежащих гигантскому грузовику. Их много ездило здесь ночью — в порт, с вокзала, дальше за Берси, на perepherique[60]. И теперь шофер грузовика мог заявить, что у него самая ценная фотография — они все были в кадре, сделанном с высокого сидения кабины грузовика, под которым лежал Бешир. Не совсем под грузовиком, с краю, у громадных, как жернова мельницы, колес. Он что-то там выл и держался за ногу. Он попал под грузовик. Шофер орал и не вылезал из кабины. Бешир тоже орал, видимо, и за Павиана, лежа на асфальте. И все побежали к нему и потом побежали обратно, звонить в SAMU[61]. И кто-то кричал, что у Бешира нет «securite sociale»[62] и, конечно, нет страховки. «Какая, на хуй, страховка?! У него единственная страховка — в том, что он может подохнуть!» Откуда-то из своих коробок прибежал Козел, застегивая на ходу штаны, за ним медленно ковыляла Козлиха в плюшевой кофте. Радио уже орало арабскую песню, котору Акли сделал громче, потому что это как раз был тот, запрещенный певец. И певица закрывала лицо шарфом, оставляя только накрашенные глаза. Пришедший Леша сказал, что у Бешира сломано, видимо, бедро и вообще вся нога. И что там лужица крови. И певица испугалась, и стала просить, чтобы ее отвезли домой. «Ну и вечерок, еби его мать!» — говорил Леша. Певица взяла упаковку пива, чтобы не бежать угром в корейский, и Акли заплатил за пиво: «А пизду не хочешь?!» — «Нет-нет, никаких пизд!» — закричала певица, и Акли повез ее домой, хоть и не был уже ее шофером. Он купил себе новое такси и теперь работал днем. Раньше же он почти каждый вечер отвозил певицу из ресторана или со станции за сто франков в неделю. Потом она забывала ему отдавать сто франков, потом он стал вроде друга, даже одалживал деньги певице. Которые она однажды отдала, а в другой раз нет. Так и не отдала ему деньги.