У Тани был ломовой акцент, как в фильмах о русских. Она была крашеной блондинкой неизвестного возраста. При дневном свете ее никто не видел. Она стояла за стойкой своего бара в бардаке, уперев руки в боки, и, звонко смеясь, командовала клиентами, покрикивая на них. И они — американцы, немцы, да и французы тоже — как дети слушались Таню и… тащили из бумажников чековые книжки, заказывали и откупоривали еще шампань, половина которого лилась на пол — «Вдова Клико»! «Кристаль»! — выворачивали свои карманы в поисках еще пятисоток! Блестящая летчица Таня уверенно вела свой русский «Ил» и в Париже! И на одной из стен висел ее портрет в образе барышни конца прошлого века работы Глазунова. Машка ходила к Тане погулять, но за «помощью» не обращалась.
Вот она поднялась наверх, и с Терезкой они пошли, следуя за Валерием, который, как настоящий джентльмен, провожал к столу настоящих дам! Все знали свои роли.
— Добрый вечер, месье Кашоги… Месье… — Машка тоже умела разыгрывать роль светской дамы и наклоном головы приветствовала незнакомого ей друга Кашоги, оказавшегося его адвокатом.
Терезка села между ними, а Машку Кашоги посадил рядом с собой.
— Я хочу наконец узнать твой секрет, Маша…
Машка не знала, что за секрет, но послушно села. Адольф уже стоял с бутылью наготове. Уже лил аметистовое шампанское в бокалы, улыбаясь и незаметно подмигивая Машке. «Девочкам» заказали «икорки». Терезка похлопала ресницами. Машка повиляла плечами, уже обнаженными, уже никаких цыганских шалей не было на них. Кашоги и адвокат заказали какие-то специальные филе и салат. «Только сердцевину салата», — добавил Кашоги, и Адольф довольно щелкнул каблуками. А Машка представила, как из салатов вырезают сердца, и в воображении ее сердца, конечно, были настоящими, вроде куриных, маленькие сердечки. И вот для Кашоги режут салаты, доставая из них сердца, целую горку сердец Кашоги! «Блядь, а бедный писатель в первые полтора года жизни в Париже подбирал листики салатов у овощных лавок…» Писатель же и прочел Машке про Кашоги в книге об арабах.
Борис начал свою клоунаду, уже что-то кричал недовольно. Так же вот будет клоунничать здесь, когда перестройка наберет нужный темп, знаменитый советский певец, лауреат и заслуженный артист Эдуард Хиль — «Мне тоже хочется заработать!», оправдываясь за такое, в общем-то, падение. Получая — 250? 300? 400 франков за вечер? Исключив из своего репертуара арию из «Фауста» «Люди гибнут за металл!»[151], как и про то, что «тоскуют руки по штурвалу!»
Певицы уже ели икру, стараясь съедать побольше. Кашоги собирался сразу после ужина уходить. Он не говорил по-французски и Машка блистала знанием английского. Расспрашивала о Херальде Робинсоне, взявшем Кашоги за прототип для одного из своих бестселлеров. Это только русские дураки говорили, что нехорошо, мол, писатель негодяй-наблюдатель. Таким, как Кашоги, это очень даже нравилось. Еще не пришло время Ирангейта, и Барбара Волтерз еще не интервьюировала месье Кашоги на его яхте в сколько-то миллионов. А ему хотелось славы, ой как хотелось! Он был куда богаче того же Херальда Робинсона, которого Америка покупала, как гамбургеры в супермаркетах. Он продавал оружие во всем мире. И не какой-то там пистолетик. Тонны оружия! Но его не знали, как знали Херальда Робинсона. И, конечно, ему было лестно, что он стал героем книги! Таким, как Кашоги, очень даже было лестно, что о них писали книги, это вам не родственнички, которые всегда недовольны описанием…
Сам Кашоги же интересовался, была ли Машка… женщиной! Да! Вот о каком секрете он хотел узнать. Сообразительная Маша, она сразу поняла, что это дело длинного языка Марчелки. Машкины истории о том, что ее называют трансвеститом, румынка перевернула с выгодой для себя — Маша не настоящая женщина, и ее не будут приглашать, и все денежки достанутся ей, Марчелке! Дать по морде Кашоге Машка не решилась. Обидеться и уйти, лишившись таким образом денег, шампанского и икры, поругавшись с администрацией, уж конечно… она переборола свой дикий характер и перевела все на шутку.
— Если вы пришлете за мной шофера после моей работы, могу продемонстрировать! Здесь раздеться я не могу, это все-таки не стриптизный бар, хотя бардак, конечно, вы сами знаете.
Кашоги уже хохотал на наглость Машки. Но она не остановилась на этом, зная, что лучшая защита — нападение. «Он думает, что я застесняюсь!»
— Если вы думаете, что я трансвестит, то это невозможно. В Советском Союзе таких операций не делают. В Бразилии я никогда не была. А здесь, чтобы такую операцию сделать, надо столько денег! Я еще не настолько богата. Вы мне прошлый раз всего пятьсот франков дали! Что вы, операция стоит тысячи и тысячи!
151
Это, конечно, ложь, никогда он не пел этой арии, но это ложь художественная, а поэтому «лет ит би».