Намучилась я с моим любимым актером Сергеем Никоненко. К нему тоже подъехала не с пустыми руками. Знала о его особом отношении к Сергею Есенину. Когда-то в молодости именно он сыграл юного поэта и с тех пор «заболел» им и его творчеством. В отличие от бесконечно талантливого Безрукова, Никоненко поразительно походил на Есенина и внешне. Он стал настоящим собирателем и хранителем памяти великого поэта — скупал на аукционах все, к чему хотя бы раз притрагивался поэт. Приобрел на Арбате квартиру в доме, где несколько дней жил Есенин, и сделал в ней настоящий музей. Одним словом, я напросилась в этот музей на экскурсию, и уже потом, втеревшись к актеру в доверие, уговорила его на интервью о личном. Никоненко долго отпирался. Но я все-таки затащила его в любимое кафе, там его угостили коньячком, и он разговорился. Я слушала не дыша. И про Михалкова, который подолгу жил в его квартире («А в кино меня так ни разу и не снял!» — с обидой прокомментировал Никоненко.) И про своих трех жен, и свою версию гибели поэта Есенина… Потом, читая интервью, он сомневался — подписывать его или нет.: «Катя (жена) прочитает — обидится, — рассуждал Никоненко, — может, не надо, а?» Ну, уговаривать — это основа нашей профессии!
Семен Яковлевич Спивак
Об этом человеке я должна рассказать отдельно. Как-то еще в счастливые успеховские времена, когда мы казались себе богатыми и беззаботными, Нелька уговорила меня поехать в Питер. Мы с ней не смогли заранее заказать комнату в гостинице и решили провести в северной столице один день: утром приехали — вечером обратно ночным поездом. За день так намотались и устали, что хотелось одного — где-нибудь сесть. А лучше — лечь. До поезда еще было часов шесть-восемь, а сил не было совсем. Нелька соображала недолго: «Пойдем в театр! — объявила она, — там отдохнем, а заодно повидаем старых друзей». Молодежный театр на Фонтанке когда-то был на гастролях в Ташкенте, где Нелька со всеми перезнакомилась и с кем-то даже закрутила романчик. Она позвонила этому «романчику» — и вот мы сидим в крохотном зале. Я читаю программку: мама родная! «Маркиза де Сад»! Три действия! Спектакль идет 4 часа! В нем заняты 4 актрисы! О, Боже! Не скажу, что я не любила театр, нет и нет, но все же понимала условность этого искусства, и выдержать эту условность больше полутора часов… Что же со мной будет?
Кресла, правда, в театре оказались очень удобными. Я вытянула ноги, согрелась и только хотела задремать… Но тут началось… нечто! Не решаюсь назвать это спектаклем. Со мной случилось что-то поразительное. Сон как рукой сняло. Я не дышала и мечтала только об одном — чтобы это действо никогда не кончалось. Я чувствовала, как по лицу ручьем льются слезы — а ведь я никогда в жизни не плакала в театре! Не могу объяснить, что это было, не знаю, как сделано — но то, что происходило на сцене и в моей душе, было волшебно!
И я потащила Нельку за кулисы — мне хотелось поблагодарить режиссера, который сотворил с моей душой нечто невообразимое. Нелька ворчала, что мы опаздываем на поезд. «Мы на минутку!» — умоляла я ее.
В маленьком узком кабинетике на старом советском стуле сидел небольшого роста худенький человечек в больших очках. Он мог быть корректором или бухгалтером, на худой конец товароведом — но никак не великим режиссером. Но я точно знала — передо мной сидит Великий Режиссер. Я ему прямо так и сказала. Семен Яковлевич ужасно удивился. Покраснел. Был польщен и долго жал мне руку. Мы обменялись телефонами и помчались на Московский вокзал.
Через пару лет Владимир Борисович Коренев — народный артист России и незабываемый человек-амфибия — точно так же попал в Питер, зашел в театр на Фонтанке (кто-то ему посоветовал), точно так же был потрясен и растроган, точно так же после спектакля тряс щуплую руку режиссера. Коренев служил в московском театре им. Станиславского, который в то время оказался без главного режиссера, и Владимир Борисович сделал все возможное и невозможное, чтобы на этот пост пригласили Семена Спивака.