Я пыталась приставать с расспросами к Костылину — судьба «Декамерона» волновала меня чрезвычайно. Тот пожимал плечами и делал вид, что он не в курсе, что решает Хозяин, как уж он посчитает свои убытки — так и будет. При этом у него как-то странно бегали глаза…
Как-то утром ко мне в кабинет неожиданно пришел Недобежкин. Слава походил на побитую собаку. Сел на кресло и вздохнул:
— Возьми меня обратно…
Я представляю, как он готовил себя к этой фразе. С его-то амбициями! Конечно, язык чесался сказать «А я тебе говорила…», но я пересилила себя. Даже не спросила, что у них там с Ясной произошло. Я ответила просто: должна посоветоваться со своими замами. Это была чистая правда — практически ни одного решения я не принимала без них. Даже если мое мнение не совпадало с мнением моих замов, и я принимала собственное решение — я все равно выслушивала их.
Слава погрустнел. Он понимал, что, по крайней мере, двое — Эльсотоль и Корвалан не захотят его возвращения, припомнят ему его же высокомерие. Как поступит Гоблин, было непонятно, ведь когда-то они вместе работали в «Комсомолке», и именно Недобежкин привел его в редакцию, но Гоблин — скользкий типчик, никогда не знаешь, что он выкинет. Слава ушел с понурой головой, а я вызвала своих замов.
— Я так и знал, — всплеснул руками эмоциональный Корвалан. — Конечно, вы его возьмете обратно — ваша доброта просто убивает наповал! Только интересно, чем он будет заниматься?
— И зарплата у него выше, чем у нас, — пробормотал прагматичный Эльсотоль.
— Нет-нет, никогда, только через мой труп! — заорал Гоблин — тот еще гаденыш.
Я понимала, что они правы в одном — Славе не было места в нашей редакции. Причем в прямом смысле — прошло много времени, мои замы научились сами прекрасно справляться с номерами и ладить с сотрудниками. Посадить его как свадебного генерала — пусть будет памятником сам себе за все его заслуги перед Хозяином? Наверное, это слишком жирно даже для такой богатой редакции, как наша. И я решила поступить дипломатично и сделать то, чего никогда не делала — посоветоваться с Уткиным. В конце концов, он генеральный директор и пусть сам принимает решения.
Уткин аж надулся от удовольствия, когда я пришла к нему за советом. Я театрально потупила глаза и произнесла:
— Слава — гордость издательского дома, мы же не можем выставить его на улицу. Но в нашу редакцию он, к сожалению, внесет только смуту.
В общем, я оставила Уткина в тяжелых раздумьях. А на следующий день мы узнали, что Недобежкина поставили руководить всеми малыми изданиями — шеф-редактором, кем он всегда любил быть. И так мне жалко его стало — ведь каждая газета имела своего редактора, и Славина должность опять оказалась надуманной. Он вернулся в свой кабинет на 8-й этаж, и я сразу же поднялась к нему. Не помню, о чем мы говорили. Скорее всего, о собачках. Но мне очень хотелось, чтобы в этом большом пустом кабинете он не чувствовал себя одиноким и униженным. Чтобы его хоть как-то утешить, я произнесла фразу, которую не надо было произносить:
— Здесь с любым могут так поступить, ты же знаешь. Ничего удивительного, если скоро на твоем месте окажусь я.
Я сказала, совершенно не веря в то, что говорила. Но какими пророческими оказались мои слова!
Закрытие «Декамерона»
Они его все-таки закрыли! Недолго Слава поруководил изданиями — месяца три. Бедная Павленкова недоуменно разводила руками: «Ну как может быть не прибыльной газета тиражом в 120 тысяч?» Она сидела у нас в редакции, видно, ей стало совсем невыносимо находиться в своем кабинете, который, впрочем, у нее быстренько забрали. Во всех изданиях к этому времени осталось уже человек семь. Или восемь.
— Их будут увольнять по закону или как обычно? — спросил кто-то из моих новеньких сотрудников.
— Конечно, как обычно, — чуть не всхлипывая, отвечала Павленкова.
Это означало, что каждый, кто пострадал от закрытия газет, должен написать заявление по собственному желанию — все по схеме закрытия «Успеха». Никаких выплат, которые обязано делать предприятие при закрытии своих подразделений, никаких отпускных или положенных за два месяцев окладов.