Меня эта история взбудоражила, зацепила, не давала спать по ночам — до смерти хотелось услышать Машину версию этой, действительно, драматической истории. Через французских друзей я нашла телефон пресс-секретаря Маши Мериль. Он долго морочил мне голову — а я на каждый телефонный разговор с ним звала подругу, говорящую по-французски, — то назначал, то отменял дату встречи, и, наконец, сказал, что Мериль согласилась — надо ехать.
Я с огромным трудом выбила командировку в Париж — пришлось принести Уткину даже книгу Кончаловского с закладкой на нужных страницах. Он читать, конечно, не стал, но сама книга произвела впечатление. Уткин посовещался с Америкой, и мне выдали деньги на поездку.
Я прилетела в этот очаровательный город в обнимку с книжкой Бориса Носика (кто не знает, это лучший автор путеводителя по Парижу, только и путеводителем в полном смысле слова его нельзя назвать — это книга-путешествие!). В назначенный день в ее офисе на Елисейских полях мне сообщили, что Маша Мериль срочно улетела в Америку. Каждый день я звонила ее пресс-секретарю и мучительно долго объяснялась с ним — и он, и я говорили по-английски плохо. При этом я психовала и нервничала, потому что понимала, что моя командировка летит к чертовой матери. Но меня спас все тот же Носик — в его книге я вычитала, что художник Модильяни и поэт Анна Ахматова имели в Париже ослепительный роман — и я решила пройтись по местам этого романа. Кафе «Ротонда», бульвар Сен-Жермен, кафешка в районе Дома инвалидов — мне казалась, что я не просто шла по следам знаменитых любовников, а подглядывала за ними. В результате заметку в газету я все-таки привезла, командировку «закрыла», но в душе был полный раздрай и неудовлетворенность. Маша Мериль оказалась неуловима! А ведь из-за любви к ней Кончаловский бросил жену Наталью Аринбасарову и маленького сына Егорку. Правда, много позже Аринбасарова в интервью отрицала, что когда-либо произносила фразу «Лучше бы умерла моя мама», что никогда она ничего подобного не говорила и произнести такое про свою мать никогда не могла.
Как бы там ни было, но Господь все-таки всем раздает по заслугам. Через несколько месяцев Маша Мериль сама позвонила через своего идиота пресс-секретаря. Она выпустила в Париже книгу прямо-таки с вичевским названием «Биография одной вагины», и ей нужна была раскрутка в России. Она готова ответить на все вопросы. Второй раз в Париж командировку никто бы не дал, но тут подсуетился Татарин и нашел во французской столице своего человека. И этот человек сделал нам фантастическое интервью — и про Андрона, и про русских мужиков, и про мужиков вообще, которые носятся со своими пенисами, как бабы с торбами… Это для Андрона Маша была незабываемой романтической любовью. Для Маши Мериль наш звездный режиссер — не более чем забавный эпизод в длинной веренице ее романов и мужей, и она никак не могла взять в толк, почему журналист так настойчиво спрашивает ее про любовное приключение тридцатилетней давности…
Фатально непонимание между мужчиной и женщиной. Вот как описывает в своем романе Маша ту же встречу с Андроном Кончаловским.
Итак, Москва, международный кинофестиваль, 1967 год.
«…Молодые русские коллеги быстро нас вычислили. Среди них Отар Иоселиани, Тарковский и два брата, „бедовые дети“ ВГИКа, Андрей Кончаловский и Никита Михалков. Один был режиссером, другой — актером. Тем более что их отец состоял в ЦК, и братья пользовались особым положением…
…Я была очарована не только фильмом („История Аси Клячиной…“), но самим Андроном — типом мужчины, столь отличным от европейских самцов, от моих французских приятелей.
…Андрон естественно брал меня за руку и мужественно увлекал за собой. Мы купили в „Березке“ бутылку водки и по кругу выпили ее из горлышка, распевая песни и провозглашая тосты за дружбу, за женщин и за искусство. Слезы эмоций появлялись иногда в углах его глаз, которым бы доверилась без оговорок.
Вдруг на площади у Большого театра он взял на руки, поднял над собой, как трофей чемпионата мира.
— Я счастлив, — говорил он. — Я люблю тебя.
Вид у него был искренний и потрясенный. Он начал меня кружить, кружить. Он целовал мои руки, мои глаза, мои волосы. У меня самой уже кружилась голова. Алкоголь и любовь врывались в мою плоть как июльский ветер, пахнущий степью и тундрой. Я превратилась в вариацию страсти. Я, быть может, нашла объяснение своего отличия от других. Я была Русской, и только русский был способен разбудить мою истинную сущность…