Но это я отвлеклась. Так вот юристы в издательстве, действительно, имелись, сидели на пафосном втором этаже. И, возможно, даже приносили немалую пользу своим хозяевам — трудовое законодательство им было явно ближе, чем закон о печати. Поэтому адвоката мы нашли сами — за выделенные Хозяином 1000 долларов. Но он был не очень искушен в подобных делах — поэтому нам пришлось защищаться самим.
Иваненко и сейчас была прекрасна — хотя ее неземная красота приобрела вполне земные черты и была хорошо подкорректирована косметикой. Ее защищал знаменитый адвокат Борис Кузнецов — поэтому шансов на успех у нас с Сайкиной практически не было. Я, как один из ответчиков, выступала довольно долго, пытаясь объяснить уважаемым судьям, что такие люди, как Высоцкий, давно перестали принадлежать одному — или нескольким — людям, они принадлежат истории, нашей культуре, а потому все, что касается их жизни, должно быть доступно поклонникам. Я призвала в свидетели даже Пушкина, чьи любовные списки были опубликованы и ходили по рукам, я приплела даже Ельцина, который как раз накануне неудачно пописал на шасси самолета: я риторически вопрошала, имеют ли право журналисты сообщать об этом факте, ведь это тоже вмешательство в личную жизнь.
Дело мы проиграли, но сумма ущерба, заявленная Иваненко, судом была значительно снижена. Мы с Сайкиной, выжатые, как чайная заварка, еле приползли в редакцию. Юрист Наташа очень обрадовалась, что придется платить совсем небольшие деньги. «Почему же нам не наняли хорошего адвоката, который мог бы нас защитить на суде более профессионально?» — жалобно провыла я. Наташа тут же ответила: «Гонорар хорошему адвокату гораздо больше, чем та сумма, которую мы проиграли».
Почему здесь так разбрасываются деньгами и так экономят на мелочах — моему уму это было непостижимо. Восемь месяцев ремонтировать этаж для новой газеты, выкладывать ламинат по эскизам художников, заказывать мебель по каталогам — и экономить на адвокате, который должен защищать честь газеты, честь издательского дома! Потом я еще не раз столкнусь с этой странной закономерностью, и думаю, падение популярности газеты пошло именно с этой неразумной траты и экономии денег. Но не моего ума это дело. Раб он на то и раб, что его никто ни о чем не спрашивает и уже меньше всего нуждаются в его советах!
Про писателя Полякова
Позвонил писатель Поляков.
— Слушай, давай встретимся, у меня беда — вся надежда на тебя.
Он примчался в этот же день, поцокал языком, оценивая роскошь моего кабинета. Сел на стул. Пригорюнился.
— Понимаешь, у меня дочка Алиска задурила. Связалась с какой-то компанией, там сигаретки-алкоголь, наркотики могут появиться. А у тебя здоровый коллектив, хорошая атмосфера — может, возьмешь ее на работу хоть курьером?
— Откуда ты знаешь про здоровую обстановку? — изумилась я.
— Да я тебя знаю, — усмехнулся Поляков.
С Юрой — с Юрием Михайловичем Поляковым, ныне известным русским писателем и главным редактором «Литературной газеты», можно сказать, живым классиком, я познакомилась много лет назад. Тогда он не был еще классиком, но уже написал «ЧП районного масштаба». Эта повесть буквально взорвала тихий омут комсомольского благополучия, стала настоящим бестселлером — хотя и этого слова тогда еще не знали. А мы случайно оказались с ним в одной делегации, которая летела в США по линии ЦК комсомола впервые после долгой холодной войны поднимать тяжелый железный занавес. Это было самое начало потепления советско-американских отношений. Мы с писателем Поляковым сидели рядом в самолете. Вместо того чтобы поспать — все-таки нам предстоял большой перелет и большая разница во времени — мы с ним смеялись и просто дико ржали, мешая спать другим. Нам делали замечания — а мы закатывались еще больше. Чего уж мы так веселились — теперь не вспомнить, но в Нью-Йорк прилетели, нахохотавшись, однако не выспавшись, поэтому весь следующий день ходили по городу, позевывая и потирая глаза. Вся поездка — а это две недели на автобусе по разным городам штатов — прошла под знаком Юры Полякова, поэтому ничего удивительного, что и по возвращении мы остались добрыми приятелями.
Всю дорогу он приставал ко мне с расспросами, нравится ли ему то, что он пишет.
Я, стараясь не обидеть, как бы задумывалась и выдавала, что лично мне — понимаешь, Юра, это чисто мой личный вкус! — не хватает — как бы это помягче выразиться — опыта любви. Совсем, нет любовных линий, сюжетов — одно производство, будь это комсомол или армия. Поляков, послушав, грустил: