За столом места не хватило. Школьники расселись на пригретой солнцем земле, кто под молодыми топольками, кто у навеса — поближе к котлам.
Под огромной лиственницей, которую пожалели когда-то срубить, сидели трое: Веня Отмахов, Ерема Любушкин и Володя Сухоребрий. Втроем они ели из массивной расписной деревянной чашки; Ерема принес ее из дому. У Еремы огромная деревянная ложка, у остальных — металлические. Поодаль лежал Чернобоб, раздобывший где-то обглоданное баранье ребрышко.
— Хитрый же ты, Еремей, — сказал Володя: — с уполовником пришел!
— Бригадирская ложка! — важно ответил Ерема. Он ел не торопясь, не очень глубоко загребая своим черпаком. — Ты что, Веня, все вертишься?
— Хозяина потерял! — рассмеялся Володя. — Димка-то твой с шестым «А»!.. Ты, Ерема, всегда из такой посудины ешь?
— А как же! Дед рассказывал, что из этой чашки по девять человек садились обедать.
Дима появился неожиданно, словно спрыгнул с лиственницы. Он был без ковбойки, в одной майке. Выпачканное землей лицо, как всегда, ухмылялось. Он растолкал Веню и Володю и уселся между ними.
— Ох, смеху было! Кому ложки не жаль? Давай твою, Любушкин!
И он почти выхватил ложку из Ереминых рук.
— Видать, много наработал, — добродушно сказал Ерема. — Ишь, нахлебывает!
— Еле-еле от ботаника убег! — небрежно ответил Дима. — Аж до самой дороги гнался! Да разве догонит? Чуть не грянулся!
— Ну да! За что он? Расскажи!
— Наподдал я одному, чтобы не хорохорился! «Второгодник»! Пусть теперь с шишкой походит!
— Эх, Пуртов, — сказал Володя, — тебя же послали туда, чтобы помочь!
— Подумаешь, дело какое! Картошкой, что ли, в немцев пулять будем?..
— А вон, слышал, Сеня Чугунок как сказал? Картофельный фронт.
— Он же так, посмеялся.
…Далеко-далеко тоненько свистнул паровоз. Дима представил себе: из восточного туннеля, пыхтя, выползает эшелон, замедляет ход у разъезда, змеисто втягивается в черную трубу Веселовской сопки. Эх, а он тут, на картофельном фронте, суп хлебает!
— Вот на дело едут! — кивнул Дима в сторону южных сопок. — Не огородная кавалерия!
— Это конечно, — поддакнул Веня. — Вот я хоть сейчас на фронт. — Он почесал кудряшки и добавил: — Может, я ранетый как раз в мамин бы госпиталь попал! — И он тихонечко вздохнул — наверно, и сам этого не заметил.
— «Ранетый», — рассмеялся Володя. — Ты сначала выучись правильно говорить!
А Ерема промолчал. Он боялся сказать, что очень ему нравится всякая работа: и дрова пилить, и картошку капать, и золото в лотке намывать. Просмеет Димка!
Веня вылил в свою ложку остатки супа.
— Говорил, чашка на девять человек, а мы вчетвером управились.
— Ничего, сейчас добавки попросим, по знакомству дадут, — подмигнул товарищам Володя. — Тетя Вера у котлов дежурит. Уж она нам не откажет. Сбегай, Отмахов, только не к поварихе, а к тете Вере, понял? Мне самому неудобно.
— Поживей, Венька, — сказал Дима. — Я не наелся!
Веня побежал к ближайшему котлу — там хлопотала Вера Матвеевна, Володина мачеха. Она была в белом халате, в белой косынке, из-под которой выбивались рыжеватые волосы, Вера Матвеевна посмотрела в их сторону, взвесила посудину в руке, рассмеялась и передала ее поварихе.
— Обратно-то как припустил, — засмеялся Володя.
— Сейчас суп прольет… и чашку расколет.
Веня в самом деле прибежал, не чуя под собой ног.
— Ларион Андреевич там, за навесом. С Анной Никитичной и Тоней. Злой, глазищами как повел… Вот тебе, Дима, ложка: у поварихи взял.
Дима щелкнул его по лбу Ереминым черпаком:
— Тоже мне, испугался! «Я — на фронт!» — И перебросил ложку Ереме.
— Ну и ладно! Знаешь, он какой!
— Какой? Очень я боюсь!
— А я все думаю: чего он злится? — сказал Володя. — Все из-за близнецов, наверное.
— Они в прошлый год часто в школу прибегали, — заметил Ерема. — И чего это он их по-чудному прозвал — Медынька и Бедынька?
— Медынька — это сын, тихонький такой, медовый, значит, — объяснил Веня, — а Бедынька — дочка; она раз звонок у Елены Сергеевны утащила и давай названивать!
— Он их к родным отправил, — продолжал Володя, — на Украину, что ли. А тут война. Они, наверное, к немцам попали. Вот он и мучается.
Дима выловил из чашки полную ложку гущи, но не стал есть сам, а выплеснул Чернобобу.
— Смотри-ка, — сказал Ерема, — все ест — и картошку, и морковь!
— Он у нас ученый, — ответил Веня. — Капусту кислую — ест, огурцы соленые — ест. Даже грибы маринованные!
— Не собака, а поросенок! — гоготнул Ерема.
— А я говорю, ученая! — настаивал Веня. — Вот смотри. Чернобоб! — Песик, тихонько повиливая хвостом, подбежал к Вене. — Садись! — Песик послушался. Веня положил на влажный нос Чернобоба жесткую свиную шкурку. — Смирно! — Мохнатая мордочка застыла. — Можно! — Чернобоб чвякнул зубами, и шкурка мигом исчезла в пасти. Веня оглядел товарищей счастливыми глазами; вон у меня собака какая!