Из круглой дырочки в закрытой ставне, словно из глаза киноаппарата, льется наискосок через всю комнату белая струя света. Она играет яркими узорами цветастой клеенки, зажгла огнем рыжеватый бок школьной сумки. Сумку сшил из сохатиной кожи дядя Яша и сказал: «Должно на шесть лет хватить».
Веня скатывается с кровати вместе с одеялом и бежит к столу.
Приятно щелкнуть крышкой широкого самодельного пенала, полюбоваться серебряным блеском еще не пробованного перышка, стиралками, карандашами. А пенал-то какой! По бокам дядя Яша вырезал таежных зверей: тут и медведь, и кабарга, и белка, и сохатый, и все словно живые.
Луч света, точно большой сверкающий палец, указывает Вене на одежду, развешанную на спинке кровати: синяя сатиновая рубаха с змеевидными белыми полосками, черные штаны-галифе, фланелевые портяночки. Все чистенькое, выглаженное. У кровати — начищенные до блеска сапожки. Веня знает: рубаха выстирана дядей Яшей, штаны на коленях заштопаны дядей Яшей, каблучки подбиты дядей Яшей. Недаром дядя Яша сам про себя говорит: «На все дыры затычка: горняк, охотник, плотник, на все руки работник».
Дядю Яшу все на прииске знают. Во-первых, дядя Яша живет в Чалдонке очень давно; он пришел сюда еще с дедом Сени Чугунка и дедом Еремы Любушкина, когда не было ни железной дороги, ни драг, ни школы. Во-вторых, дядя Яша где только не был! Даже на Амуре жил, на самой китайской границе. В-третьих, дядя Яша — это было страшно давно — воевал с «беляками», скрывался в тайге и видел самого Лазо. Он часто говорит: «Когда мы партизанили…» Дядя Яша теперь парторг на прииске, и к нему все время народ ходит. А вообще про него говорят: «Угомона на него нет». Веня не раз слышал.
Сегодня дядя Яша не стал будить Веню до гудка: сам пошел проводить козу. Зато все лето Веня мучился с упрямой и пакостливой Белкой. Не коза, а змея ехидная: все по сторонам шныряет, седой бородкой трясет, и чужой огород норовит залезть. Как-то дядя Яша на своей деревяшке с ней справится?..
Эх, вставать неохота!
Интересно, что это сверкает на стенке, словно крошечное ослепительное зеркальце? Так это же ключик от сундука! Веня не может оторвать от него глаз.
Веня обещал Диме, что принесет в школу кинжал. Это уж очень громко — «кинжал». Старый обыкновенный охотничий нож, который дядя Яша брал с собой на охоту. Лежит кинжал в сундуке, а сундук возле Вениной кровати и закрыт висячим замком. Кинжал достать очень даже просто: ключ от замка висит на гвоздике, низенько, над самым сундуком. Висит-то висит, только Веня, пожалуй, ни разу еще не держал его в руках.
Веня мучительно борется с собой. Он зол на Диму (вот какой настырный: принеси, и все!), на себя за то, что дал Диме слово, на дядю Яшу за то, что тот ушел проводить козу. Засмеет его Дима, если кинжал не принести, опять дразнить примется: «Свист» да «Свист»! еще и настукает. Да это ерунда! А то ведь хуже будет: не принесешь кинжал — раздумает, не возьмет с собой. Он и один убежит — отчаянный! Или с кем другим сговорится. Зачем он у Еремы насчет голубя опрашивал? Не с Еремой ли он решил? Нет уж!
Веня вскакивает на крышку сундука, рывком снимает ключ с гвоздика и, сжав его так крепко, что тонкие, острые края врезаются в ладонь, прислушивается.
Ключ маленький, плоский, легкий; он послушно вертится в замочной щелке, но замок молчит: ни гу-гу! Надо, наверное, вдвинуть ключик поглубже…
Дзинь! Черная дужка щелкает, отскакивает, и замок беспомощно повисает на медной скобе. Скорее!
С трудом приподняв массивную крышку, Веня заглядывает внутрь сундука. В нос едко и щекотно ударяет нафталином. Нафталин блестит, как январский снег на сойках. Сундук набит зимней одеждой. Тут и отцовская шуба, и огромные охотничьи рукавицы на собачьем меху, и две пары половинчатых унтов[3], и унты лапчатые[4], и старинная бабушкина курмушка[5], и бурки, обитые желтой кожей. Все это перезимует в сундуке — все, кроме Вениной мерлушковой шапки-ушанки. Но ушанка сейчас не интересует Веню. Он торопливо ворочает, перекладывает вещи, добираясь до дна сундука, и чуть не стучит зубами от страха. Наконец рядом со старым широким солдатским ремнем он нащупывает что-то твердое и узкое.
Вот он, кинжал, в черном деревянном футляре, перехваченном медными кольцами. Положив футляр на пол, Веня наскоро прибирает в сундуке, со стуком опускает крышку.
Звякнул болт, с шумом растворились ставни углового окна, словно водопадной струей хлынул свет в комнату… Ох, что же делать?
доносится из сеней.
Не помня себя, Веня набрасывает замок — он закрывается без ключа — и, застелив крышку лоскутным ковриком, вешает одним движением ключ на гвоздик. И стоит посреди комнаты в майке и трусиках, прижимая черный футляр к груди, не зная, куда его спрятать. Деревяшка долбит на кухне, словно петух клювом. Веня подбегает к кровати, плашмя кидается на постель, едва успев сунуть кинжал под матрац. Одеяло остается на полу.