Да, но Тоня все стоит, приложив к губам ручку, и вопросительно смотрит на Марию Максимовну.
— Хорошо, бери столярку. Смотри, голубушка, потом уж не отказывайся.
— Я запишу в протокол?
— Записывай, записывай. — Мария Максимовна улыбнулась, глядя, как застрочила Тоня. — Что вы предложите, Анна Никитична?
Анна Никитична встала. Она заговорила бессвязно, и злые слезы сквозили в ее голосе.
— Я… я… ничего… Я не могу! Я не педагог… Я не училась классному руководству. Я училась алгебре и тригонометрии. Все равно уеду отсюда, шее равно! Поезд стоит на разъезде две минуты, и я вполне успею. Вот. Окончится война, и уеду. Я не скрываю. Я чужая здесь… И я хуже всех…
Она закрыла лицо руками, рассыпав по ним густые каштановые волосы, опустилась на диван и заплакала навзрыд, горько, исступленно. Все молчали, не зная, что сказать.
Когда Анна Никитична немного успокоилась, заговорила Ирина Романовна — нерешительно, сомневаясь:
— Вообще пятый «Б» все-таки класс трудный: и мальчиков там больше, и новенькие есть, и второгодники.
— Да, — ответила, помедлив, Мария Максимовна. — Пожалуй. Это уж моя ошибка.
Наглупило молчание.
— Вот, — резко сказала Тоня, — раньше не жаловались, справлялись. Радовались на этот класс. Ну что ж, не у всех получается, даже если высшее образование. Придется перевести Пуртова в пятый «А». И еще Бобылкову. И Родионову можно. Чтобы Анне Никитичне полегче было.
Кайдалов отмахнулся: «Делайте, как хотите!»
— Что же, если никто не возражает, — сказала Мария Максимовна, — почему бы и не так? Всем сестрам по серьгам!
— Я, Мария Максимовна, записываю! — полуутвердительно сказала Тоня и окунула перо в чернильницу.
Анна Никитична громко щелкнула замком своей голубенькой сумочки, достала платок. Вытирая глаза, она следила за движением Тониной ручки.
— Какие же будут еще предложения? — спросила Мария Максимовна.
— Позвольте! — вдруг сказала Анна Никитична. — Вечно Антонина Дмитриевна командует моим классом. Что же, выходит, совсем можно со мной не считаться? Я ведь еще здесь!
Мария Максимовна положила на Тонину руку маленькую, сухую ладонь.
— Вы не согласны, Анна Никитична?
— Нет, — голосом, в котором еще были слезы, ответила учительница арифметики. Она повторила, почти с вызовом глядя на Тоню: — Нет, не согласна!
— Что ж, — сказала Мария Максимовна, — попробуем. Зачеркните, Тоня, последние строчки в протоколе Пуртов, Родионова, Бобылкова остаются у Анны Никитичны.
12
Дом Чугунка — на Первом стане, за протокой Урюма, километрах в двух от Чалдонки. Стоит он в стороне от других, окруженный обширным огородом, стайками дровяником, еще какими-то пристройками. Старый дом крепкий. Строил его дед Сени Чугунка, покойный Иван Филиппович.
Было это до революции. Старый Чугунок попросил в конторе лошадь для перевозки лесин из тайги. Управляющий отказал. Плечистый старик посмотрел на своих рослых сыновей, почесал кудлатую голову: «Что ж, обойдемся. Мы так — самотягом». И за две версты отец и сыновья перетащили на Первый стан сотню лесин. Старика прозвали Самотягом, а детей и внуков — Самотяжками.
Тоня постучала в закрытый ставень. Никто не ответил.
— Сеня! Чугунок!
В глубине комнаты послышался шорох; заспанный женский голос откуда-то сверху (ну конечно, с печки) спросил:
— Это ты, Тоня? Нету твоего Сени. Сивер его, что ли, по сопкам носит. И домой не заходил! — Женщина сладко, нараспев зевнула. — Тебе открыть?
— Нет, нет, тетя Дуся! — поспешно сказала девушка. — Мне Сеня нужен!
Тоня не любила Сенину мать. Как зародилась и росла эта нелюбовь, Тоня объяснить не могла бы. С Сеней вместе она училась с первого класса, даже за одной партой сидели. Ей по нраву был бойкий, словоохотливый мальчишка: он сочинял смешные песенки, мгновенно подбирал мелодию на гитаре, схватывал все на лету и, чистосердечно удивляясь, забывал. Не забывал он зато всякие удивительные истории, вычитанные из книжек. Вдруг остановит Тоню где-нибудь у магазина продснаба или возле школы и давай рассказывать непонятно, длинно и восхищенно: «Завтра во время отлива бриг «Форвард», под командою капитана К. 3. и старшего лейтенанта Ричарда Шандона, отойдет из Новых доков Принца по неизвестному назначению…» Или: «Да! Это была собака, огромная, черная, как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза металл искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана…» Тоня слушала и хлопала глазами. А Сеня: «Чудачка, это же…