– Я потом накажу тебя, все, отбой, сделай, что я сказал.
Расстегивая верхние пуговицы рубашки, закатываю рукава, достав из бара бутылку коньяка, прихватив два бокала, сажусь напротив, разливаю. У нее очень красивые волосы и кожа, а еще веснушки. И ресницы дрожат. Тонкая шея, выпирающие ключицы, и стебли роз с острыми кровавыми шипами опутывают руку.
– Ты ела что-нибудь?
– Слушай, это все прикольно, даже мило, ты привел меня в свой дом, спрашиваешь, голодна ли я, зачем такие сложности?
– Но ты ведь поехала.
– Я поехала, чтоб ты отстал.
Она нервничает, кусает губы, отворачивается, трет виски, снова смотрит на меня.
– Но я ведь не отстану.
– Я пойду. Мне нечего сказать, кроме того, что уже сказала. Я не представляю опасность для благополучия граждан этого города, я не совершаю никаких противоправных действий.
– Где твои документы?
– Украли. Да, вот так бывает, просто украли.
– Бар?
– Я там работаю, Виссарион взял без всего, посоветовал жилье, платит.
– Повезло, да?
– Да, мало встретишь добрых людей. Очень мало.
– Сейчас что-нибудь приготовлю, сам не ел целый день. Пельмени будешь?
Не хочу нагнетать и усложнять обстановку, пусть просто сидит рядом и сочиняет любые сказки, потом все проверю. Сто лет не варил пельмени, но тут разучиться сложно, хорошо в холодильнике они есть, а еще овощи, выкладываю все это на стол.
– Режь салат, потом договорим.
– Я не хочу.
– Хочешь.
– Тебя странно видеть с поварешкой, – Арина все-таки моет овощи, встав рядом, берет нож, режет огурец, я закидываю в кипящую воду пельмени.
– Меч был бы лучше, я помню, но я не рыцарь.
– Это заметно, ты похож на викинга.
– Даже так?
Удивленно смотрю на девушку, а ведь в школьные годы сам увлекался всеми эпосами и сказаниями о них. Это сейчас сериалы, фильмы, а тогда только твоя фантазия и книжка.
– Да, есть немного.
– Откуда такое впечатление?
– В детдоме в библиотеке книжка была… Вот черт!
Арина дергается, бросает нож, вдвоем смотрим, как кровь льется на разделочную доску. Сам беру ее руку, тяну под струю воды, а потом, зажав рану, смотрю в серо-голубые глаза девушки.
– Детский дом?
– Дай я сама, все нормально.
Не отпускаю, продолжая зажимать рану, у нее холодные пальцы, кусает губы, не смотрит в глаза, словно сказала что-то лишнее, а теперь жалеет. Пельмени кипят, а у нас немая сцена, я жду ответа, а она его не даст.
– Что… что ты делаешь?
Усаживаю Арину на стол, она слизывает кровь с раны, на розовом языке красные разводы, а меня начинает потряхивать, как голодного вампира при виде еды.
– Так что там про детдом?
– Поцелуй меня.
Два слова, простая просьба. Молчу, у нее красивые глаза, словно небо затянуло тучами.
– Я ведь сейчас не остановлюсь.
– Пельмени переварятся.
Медленно протянув руку, выключаю плиту, двигаюсь ближе, от нее пахнет солнцем и ранним утром в конце лета, когда смешались все ароматы цветов и травы.
– Думаешь, они утолят мой голод?
– Нет. Я совсем так не думаю,– тихий шепот.
Самый верный ответ, молодец девочка.
Она вновь слизывает кровь с пальца, на виске пульсирует вена, сама неотрывно смотрит на мои губы, провоцируя этим взглядом еще больше.
Убираю ее руку, провожу по ее губам пальцем, целую, во рту металлический привкус крови, прохладный язык, сердце глухо стучит в груди, отдаваясь набатом в горло.
Я пью ее дыхание, сам лишаясь воздуха.
Я запомню эту минуту навсегда, именно в этот момент я стал зависим первый раз в жизни с третьего поцелуя, попробовал кровь этой рыжей девчонки, что пахнет солнцем и предчувствием беды.
– Что сказал Покровский?
– Сказал, что накажет всех, кто будет в его городе устанавливать правила.
– А может, городу лучше сменить хозяина?
Двое мужчин сидели друг напротив друга, их мысли были разными, но направление было одно. В зале ресторана играла тихая музыка, Савелий Петрович, взяв нож, постучал им по белоснежной скатерти, мужчина, сидевший напротив, склонил голову.
Значит, Покровский стал мешать, и грядут большие перемены.
Глава 16
Арина
Я никогда так откровенно не целовалась с посторонним мужчиной, был только Костя. Первый, единственный, до скрежета зубов, до ломоты в костях, от разбитых надежд до поломанной судьбы. Моя разбитая иллюзия.