Слезаю с кресла, накинув халат, следую в процедурный кабинет. Здесь все стерильно, пахнет спиртом, не чувствую иглу, погруженная в свои мысли. На автомате сгибаю локоть, снова выхожу в коридор. Опершись спиной о стену, прикрываю глаза, в желудке спазмы голода.
Чувствую взгляд – Гектор, точно он – еще тревогу, словно случилось что-то нехорошее, все мысли о Тихоне. Что там говорила Серафима, трудные времена у него, да, с таким другом, как тот упырь, что смотрел поганым взглядом, и секретаршей с клеймом шлюхи и врагов не нужно.
– Мне нужно отъехать на пару часов, глупить не будешь?
Гектор задает вопрос, только сейчас замечаю, как он устал, под глазами круги, бледный, кожа как сухой пергамент обтягивает скулы. Брови сведены, губы поджаты.
– Что ты задумал?
Он не собирается отвечать на мои вопросы.
– Нет, мне теперь нельзя. Ты не шутил?
– Кое-кого с тобой все равно оставлю, Костя не должен приехать. Новый год завтра, он отмечает его с семьей.
– Уже завтра?
Так вот почему все украшено мишурой, совсем потерялась в ходе времени.
– Арина?
– Я на УЗИ.
Не могу ничего обещать, потому что никому не могу верить, даже доктору. Я не знаю, что движет Гектором, на что он может пойти ради личной вендетты, верша месть, в каком положении окажусь я?
Полумрак помещения, удобная кушетка, мелодичный женский голос, я напряженно вглядываюсь в монитор, а там черно-белые разводы, ничего не понятно.
Я долгое время считала себя неполноценной, хотела семьи, практически не зная, что это такое, лишь из детских воспоминаний. Которые так неумолимо стирались из памяти, а я не могла их удержать.
– Ну, что тут у нас?
– У нас намечается истерика.
– Ну, это понятно, девочка нервная, но это пройдет.
Они так мило болтают обо мне, это забавно.
– А в целом, Лида?
– Эдуард Маркович, все хорошо, срок небольшой, все показатели для него в норме.
– Включи звук.
Щелчок, небольшой кабинет заполняют шумы, снова до ломоты в суставах сжимаю подол больничного халата.
Я понимаю, что это.
Сердцебиение моего ребенка.
Десятки, нет, сотни эмоций захлестывают меня, слезы вновь обжигают виски, губы дрожат. Господи, пусть с ним все будет хорошо, жизнь свою никчемную, никому не нужную, отдам за то, чтоб это сердечко билось вечно.
– Безотказно работает. Прекрати плакать, все хорошо, анализы будут через час, иди к себе, сейчас принесут еду, и ешь, пожалуйста, Арин, ешь, ты прозрачная почти, хоть ради него ешь.
Доктор кивает на монитор, я, размазывая по щекам слезы, шмыгая носом, несколько раз киваю, всхлипываю и действительно совсем не узнаю сама себя.
В палате пахнет едой: омлет, каша, горячий чай, хлеб с маслом, булочка, сок, фрукты. Устраиваюсь на подоконнике, смотрю в окно. Там на ярком солнце блестит снег, ослепляет так, что хочется зажмуриться. Мой солнечный зайчик, только так, мой маленький солнечный зайчик и смысл жизни. Кладу ладонь на еще плоский живот, стараюсь не расплакаться снова, но стоит только закрыть глаза, как вижу лица родителей. Да, я рыжая в папу, мама русая, а вот глаза у меня ее.
Щелчок открывающегося замка, веду плечами, по спине холодок, в руке застывает ложка с кашей.
Нет, Гектор сказал, Костя не придет, но я как параноик реагирую на все, чувствуя угрозу.
– Извините, нужно сделать укол.
– Что за укол?
– Витамины.
Девушка в светло-розовой медицинской форме и маске на лице проходит вперед, в руках кювета и шприц, меня передергивает от болезненных воспоминаний детства, когда в детдоме постоянно что-то кололи.
– Я не стану ничего ставить.
– Но…
– Я сказала, нет!
Девушка не стала настаивать, у меня наверняка бешеный вид, что лучше не связываться. Доела кашу, в ванной комнате – здесь она как в лучших отелях – умылась, смотрю на свое отражение приглаживая волосы, надо было собрать их, но резинки нет. У Тихона всегда были такие – цветные для денег, устало улыбаюсь, а руки трясутся.
Нет, с ним ничего не случится. Он сильный, он воин.
Но не пойму, почему так давит в груди и слишком обострено чувство тревоги?
Прижимаю к груди ладонь, спускаюсь ниже, накрывая живот. Не знаю, что будет дальше, но Костя так просто не отстанет, не отпустит меня. Гоню от себя мысли о брате, сколько уже можно просить за него, он сам решил загубить свою жизнь, пошел по одному, им выбранному, неправильному пути.
Иду снова в палату, сажусь на кровать, запустив руки в волосы, раскачиваюсь из стороны в сторону, успокаиваю себя, но мысли, одна страшнее другой, разъедают сознание.