Дело в том, что на нижнем этаже поселился новый сосед, и вот жена его, Кларахон, как-то быстро сошлась с моей.
И каждый вечер, когда я приходил с работы домой, я только и слышал от Дилор:
— Кларахон считает…
— Кларахон сказала…
— Кларахон надела…
— Кларахон купила…
Одним словом, Кларахон стала диктовать нам, как жить.
Кларахон купила умопомрачительную сумку, всю в таких тоненьких веревочках. Веревочки болтаются со всех сторон. В общем, как будто кот с очень прочными когтями разодрал мешковину, а потом, когда он заснул, эту мешковину еще кое-где погрызли мыши. Вот такая фактура у сумки.
Ей-богу, Дилор не сомкнула глаз этой ночью. Она жалостно вздыхала и постанывала, я даже испугался было:
— Ты не заболела, киска?
— Достань мне такую же сумку, Мурад. Ну, пожалуйста. Я на улицу не смогу выйти без нее. Это модно, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы надо мной смеялись?
Ну, конечно, я не хотел. И я достал ей такую сумку на следующий день. Как достал — уточнять не будем. Просто у меня есть кой-какие каналы и связи. О них сейчас открыто говорить не принято.
Вторым был японский зонтик. Его я не смог сразу достать. Пришлось звонить другу в Самарканд, друг помог.
Пока доставался зонтик, Кларахон купила импортный кухонный гарнитур. И, конечно, моя Дилор в тот же вечер замурлыкала:
— Мурадик, помнишь, тот парень, с которым вы вместе учились, он сейчас в мебельном магазине работает, что на Чорсу…
— Помню, конечно.
— Попроси его, Мурадик. По старой дружбе. Ну ведь правда же — у нас не кухня, а позор. Эти табуретки… Этот стол, который вечно качается… Мне стыдно людей в кухню позвать.
— Зачем же людей в кухню звать? Пусть проходят в комнаты, там вроде бы все обставлено нормально.
— Сейчас модно гостей на кухне принимать, я и светильники туда новые купила. А ты уж насчет гарнитура постарайся, хорошо?
Я постарался. Ну что, выходит, я размазня? Не знаю. Я просто люблю ее, мою Дилор, вот и все.
Гарнитур был действительно великолепный. Болгарский. И цвета такого неопределенного, туманного. Под грецкий орех. Восемь предметов, включая кресло-качалку. Это же здорово варишь себе кофе, покачиваясь в кресле туда-сюда. Это в Америке не у всех такое.
Потом были джинсы-варенки. Красивые, ничего не скажешь. В такую изумрудную искорку.
Тут у меня внутри завелись два червячка: моральный и материальный, так я их назвал.
Моральный: а не становимся ли мы рабами вещей? Не зря такой термин расхожий появился — вещизм. Люди заболевают вещизмом, гребут под себя, не зная покоя. Панасоники, тойоты, монтаны, адидасы… Тут ведь не остановишься.
Ну, а насчет материального червячка объяснять, я думаю, не надо. Я не Онассис и мясником в гастрономе тоже не работаю. Правда, есть у меня дядя по материной линии, он дынями торгует, но ведь это дядя, а не я. Все мои сбережения как половодьем смыло.
Тут Кларахон купила сверхпородистую собаку. Бассет называется. Такая ушастая уродина. Башка как сундук, а ноги короткие. Морда печальная-печальная. Это мне понравилось: соображает, значит, как она выглядит, не задается.
Понятно, моя Дилор жить без такой же собаки не может.
Я попытался с ней серьезно поговорить.
— Киска, — говорю, — ты заболела вещизмом. Лечись, пока не поздно.
— Ну уж неправда, — отвечает она. — Вещизм — это когда без смысла накупают чего ни попадя, а мне только самое необходимое требуется. И модное. Как у Кларахон.
— Собака бассет — это так уж необходимо?
— Собака не в счет. Ты же о вещах говоришь. Собака — какая же это вещь? Это друг человека.
— Друг-то друг, а ты знаешь, сколько этот друг стоит? Ты видела мою сберкнижку? Там осталась совсем небольшая цифра, хоть и двузначная, — восемьдесят семь копеек.
— Попроси у дяди. Он дынями торгует.
— Ты так говоришь, словно он спекулянт. Он торгует, да, но он их выращивает. А это большой труд. Ты вырастила хоть одну дыню?
— Ну, не всем же выращивать, кто-то и есть должен…
Ладно. Съездил я к дяде. Неловко, конечно, просить. Правда, дядя у меня — старик душевный.
— Понимаю, племянничек, — говорит. — У вас все так дорого в городе. А жена у тебя молодая, красивая. Одеться ей хочется. Да и тебе хорошо бы куртку сменить. Мы в кишлаке и то лучше одеваемся.
Я посмотрел на свою куртку — да, не новая. Я, правда, на это внимания не обращал — была бы теплая, и порядок. Но дяде поддакиваю.
— Да, — говорю, — пора куртку купить.
Ну, о том, что деньги — на собаку, конечно, молчу.
Дал он мне семьсот рублей.
— Держи. Будут — отдашь, нет — потерпим. Ты только к сердцу близко не принимай. Поцелуй свою красавицу.
Вернулся я домой, поцеловал свою красавицу и через неделю достал ей собаку. Правда, не бассета — не было бассетов, Кларахон последнего себе вырвала. Но и я не хуже приобрел — бультерьера. Он выглядит посвирепее, правда, башка тоже как казан для семейного плова, и разрисован полосами на манер кошки. В общем, добротный пес, ну, не пес еще — щенок двухмесячный. А по шкале моды стоит вровень с бассетом.
Не прошло и трех дней — бультерьер погрыз нам весь кухонный гарнитур, сжевал японский зонтик и сумку, ту, что из веревочек. Сумка ему особенно понравилась — все веревочки он растаскал, разложил по отдельности. Некоторые проглотил.
Дилор в отчаянии, а я молчу. Что я могу сказать? Не мои все это идеи, я ведь только исполнитель. Но, честно говоря, к бультерьеру у меня появилось некоторое товарищеское чувство, не зря говорят, что собака-друг человека.
Зато бассет измочалил джинсы-варенки Кларахон — это немножко успокоило мою Дилор. У женщин ведь своя логика, ее не всегда сразу поймешь.
Настаивать на новых зонтике, сумке и гарнитуре Дилор, очевидно, не решилась, да и просто знала, что не потяну я. Не поедешь же второй раз к дынному дяде.
Так и произошел у нас передых в погоне за модой, и даже Кларахон, по-моему, тоже приутихла. Серьги только навесила новые, треугольные, в красно-белую полоску. Ну, серьги — это ерунда, это мы моментально купили. А потом Дилор стала соображать — как бы не отстать от моды, но и не ввергать себя в финансовую пропасть.
— А почему мы с тобой никогда не ссоримся? — как-то спросила она меня.
— А чего нам ссориться, киска? Или ты меня решила разлюбить?
— При чем тут разлюбить? Просто сейчас модно ссориться и даже разводиться. Вон Кларахон даже муж побил.
— Чему ж тут завидовать? А если ты и взаправду решила развестись, так прямо и скажи.
У меня защемило сердце, я ждал ее ответа. Но она горячо обняла меня.
— Пойми, это очень скучно и старомодно выглядит, когда муж с женой все время в мире живут. Надо, чтобы соседи увидели, что у нас страсти кипят. Ты знаешь что, Мурадик, ты меня немножко побей — так, понарошку, — и я с тобой поссорюсь и уеду к маме. Понарошку, на две недели.
— Что за глупости!
Она нахмурила брови, мне показалось, что она готова расплакаться. И я согласился.
Мы открыли балконную дверь, вышли на балкон. И там я вроде бы ударил мою Дилор и она счастливо завизжала. Под балконом собралась толпа с осуждающими криками. Дилор схватила чемоданчик и, театрально рыдая, побежала на трамвайную остановку.
Мы с бультерьером смотрели на нее с балкона, а народ гневно смотрел на нас…
Через две недели Дилор вернулась и не откладывая в долгий ящик с порога заявила мне:
— Тебе надо отпустить бороду! Это модно во всем мире. Даже в Гренландии. И сэкономишь на парикмахерской.
Я так соскучился по моей Дилор, что, конечно, возражать не стал…
— Ты не думай, от внешнего вида очень много зависит, — внушала мне Дилор. — Борода придаст тебе строгость, мужественность, величие. Вспомни хотя бы Льва Толстого. Или Карла Маркса.