Тяжелое воскресное жаркое опустилось в центр стола. Здесь никого не заставляли сидеть идеально ровно, люди всем телом наклонялись над столом и опирались на него, чтобы протолкнуть нагруженную вилку поглубже в широко раскрытый, как у стоматолога, рот – ему оставалось лишь неторопливо и шумно трудиться, благодаря чему утомительные застольные дискуссии с вечно одинаковыми вопросами о жизни становились излишними. Если разговоры и были, то длились они недолго.
– А где Сала? – спросила бабушка Анна.
– Дома, мама, я же тебе говорил.
– Нет.
– Нет, уже говорил.
– Нет.
– Говорил.
– Нет, не говорил.
Она отложила приборы в сторону.
– Ну, значит, нет, – сдался отец.
Дядя Гюнтер со стоном потянулся через стол. Его рука не дотягивалась до миски.
– Волкер, картошку.
У моего двоюродного брата Волкера уже заплыли жиром бедра. Его пухлые губы казались мне жутковатыми. Кроме того, он на меня пялился.
– Малец, сделай-ка погромче. В этом бедламе ничего не слышно! – крикнул дядя Гюнтер.
Волкер со стоном встал.
– Гюнтер, веди себя прилично.
Бабушка Анна не терпела дурных манер. Она была дамой. Если кто-нибудь заходил в ее присутствии слишком далеко, то сразу получал по рукам, и неважно, кто это был, – ее не остановил бы сам евангельский епископ.
– Тихо падает снег… – пропела Габи и стряхнула с плеч брата перхоть, когда он сел на место.
– Сейчас получишь, – огрызнулся Волкер и повернулся к матери.
– Правильно, мой мальчик, не давай себя в обиду. А вы, барышня, следите за языком, ладно?
– Господи, это поллюции, да?
Габи враждебно посмотрела на мать. Когда рука дяди Гюнтера ударила по столешнице, тетя Эрна от ужаса выронила вилку. Ее муж, дядя Полхен, спрятал усталые глаза-пуговки за толстыми стеклами очков.
– Уймитесь, хабалки. Я пытаюсь смотреть передачу, – прорычал дядя Гюнтер.
– Ни слова против маминого любимчика, – прошептала мне двоюродная сестра.
Габи, хорошенькая дурочка, как называла ее мать, была та еще пройдоха. Когда я впервые пришла к ним в гости, она заманила меня в ванную, задрала свое платьице, наклонилась, широко раздвинула ягодицы и гордо воскликнула: «Смотри». И потом тоже постоянно хвасталась, что на ней нет трусиков.
– У тебя уже есть поклонник?
Я покраснела и покачала головой.
– Ну, все еще впереди, или ты из другой команды?
Габи было шестнадцать, и она хлопала приклеенными ресницами. Я понятия не имела, о какой команде шла речь.
– Ну, буч? – сказала она и закатила глаза.
Прежде чем я успела что-то ответить, она схватила меня между ног. И ущипнула так сильно, что на глазах выступили слезы. Я злобно ударила ее кулаком по ребрам. Она коротко ахнула, но оставила меня в покое до конца дня.
– Как дела в школе, Волкер? – спросил мой отец.
– Понятия не имею.
Тетя Инге положила руку на колени сыну.
– Мой Волкер сейчас проходит стажировку.
– А, – ответил отец. – На кого же?
– На автомеханика, – ответила тетя Инге.
– Тоже на механика? А водительские права? На этот раз удалось?
– Не-а, – ответил Волкер.
– Как же ты тогда собираешься стать механиком?
– Я должен чинить машины, а не кататься.
– Вот как, – сказал мой отец.
– Да. Или вы должны жениться на пациентках, прежде чем ковыряться у них в носу?
– Точно, – поддержала его тетя Инге.
– А где пианино, которое я подарил вам на Рождество? – спросил мой отец, не желая развивать тему.
– Волкер разобрал его, – сказала тетя Инге.
Отец вопросительно на нее посмотрел.
– Разбил, – уточнил Волкер.
Отец резко выпрямился, словно проглотил палку.
– Он сделал из фортепианных струн гитару, – пояснила тетя Инге.
– Бас-гитару, – поправил Волкер.
– Да, отменную бас-гитару, – сказала тетя Инге. – Неси ее сюда, мой мальчик.
Волкер молча встал.
– Что Сала делает дома? – спросила бабушка Анна.
Разве она не заметила, что папе не понравился этот вопрос? Почему начала опять?
– Отдыхает, – ответил он.
– Почему?
Я украдкой глянула на отца. Возможно, он сможет объяснить, почему в некоторые дни моя мать встает с постели, только чтобы поесть.
– Плохо себя чувствует, – сказал он.