Анна Вилисова
Моя дорогая кукла
У него были некрасивые руки – грубые смугловатые кисти с короткими мясистыми пальцами. У него было некрасивое лицо – чем-то похожее на крысиную морду, с торчащими большими ушами и шапкой темных кудрей.
Единственное прекрасное в нем – замыслы, в которых он бережно хранил каждую деталь работы. Лица – не похожие друг на друга ничем, кроме непередаваемой красоты, наряды разных эпох: бархатные, шелковые, атласные, для маленьких игрушек, место которым на полке, и для кукол в человеческий рост. Мужчина всегда знал, какая ткань пойдет на тот или иной костюм, подробно видел, как будет вытачивать кукольное тело, вылепливать его словно из пластилина. Стоило ему приступить к работе, как вдохновение сразу же меняло его лицо, становились незаметны все изъяны: крупные нос картошкой и губы, вечно выглядевшие так, словно он вот-вот расплачется. Болотного цвета глаза сияли жизнью ярче, чем свежая листва деревьев, шумящая за окном.
Его руки творили красоту, более совершенную, чем руки скрипача, пианиста, или же художника. Стремление к прекрасному заполняло всю его душу, запертую в нелепом, словно костюм шута, теле.
Соммер не знала, в какой именно момент начала жить. Наверное, тогда, когда ее образ родился в голове Кукольника. Когда он углядел черты ее лица в лицах идущих ему навстречу женщин по залитой солнцем улице. Когда смотря с моста в холодную синеву пруда, увидел цвет ее глаз. Именно тогда она и родилась. Его особенное, как казалось самому Кукольнику, творение. Она витала незримым призраком в тесной мастерской. Ее голос слышался ему в легком дуновении ветерка, шуме людей и машин.
Сначала он сделал тело – стройное, состоящее из множества деталей. Изрезанное темными провалами суставов везде, где только могли сгибаться настоящие человеческие руки, ноги, туловище и пальцы. Оно выглядело так же, как и у десятков других кукол. Это немного огорчало, ведь Соммер хотела отличаться от них во всем.
Затем мужчина сделал голову. С бледной кожей, едва покрытой румянцем на щеках. Розовыми аккуратными губами, будто созданными лишь для того, чтобы дарить ими нежные поцелуи. Темно-синие глаза, глядя в которые Кукольнику казалось, что он смотрит в глубины океана. Над глазами он всегда трудился больше всего. Глаза – зеркала души, так ведь говорят? Он смешивал акриловые краски, выискивал самое лучшее стекло. Его сердце воспылало восторгом, когда блестящие шарики, наконец, заняли место в черных провалах глазниц. Теперь он чувствовал взгляд своего творения, а Соммер могла видеть своего создателя.
Следом у нее появились волосы – цвета солнца на бледном небе. Мягкие, густые, они протекали сплошной массой сквозь толстые пальцы Кукольника с широкими ногтями.
Долгое время Соммер слышала, как мухой жужжит швейная машинка. По мастерской валялись куски черной и красной тканей. Со стола струилась нечто прекрасное, мрачное, цвета вина, крови и ночи.
Облачив тело в наряд, Кукольник подал Соммер руку. Она ухватилась за крупную загорелую ладонь своей – бледной, холодной, со смазанными маслом суставами, испещрившими ее руки, словно раны, но теперь удачно скрытыми под платьем.
– Тебе нравится? – он подвел ее к зеркалу, в которое она столько мечтала посмотреться.
Кукла со светлыми, немного вьющими волосами, спадающими чуть ниже плеч, придирчиво осмотрела себя. Платье показалось ей красивым, хоть в своей недолгой жизни, она видела всего пару моделей. Многослойная юбка наряда доходила до колен. Рукава от локтей украшала мягкая черная паутинка, струящаяся до запястий. Темно-красный корсет, зашнурованный тонкими лентами, обтягивал грудь и тонкую талию. Нечто среднее между облачением ведьмы и проститутки.
– Это очень красиво, – произнесла она, прислушиваясь к своему голосу. Он звучал так, как она и представляла – нежный, тонкий, со звенящими нотками капризности.
Улыбка появилась на лице Кукольника. Грязные болотца его глаз поросли свежей молодой зеленью.
С того дня они зажили вместе. Он совсем забросил работу над другими куклами и проводил время за тем, что шил новые платья для нее. Покупал дорогие украшения и зеркала, в которые она могла смотреться часами, оглядывая каждый сантиметр своего тела. Кукла и ее создатель, можно сказать, занимались одним и тем же. Она любовалась собой, а он любовался ей.
Он всегда смотрел на нее так, будто хотел сказать что-то, но не решался. Не решался высказаться даже собственному творению. Его зеленые угольки глаз сверкали в темных глубинах мастерской, когда он наблюдал, как она ходит, как танцует, как перебрасывает за спину волосы. В воздухе витали невысказанные слова Кукольника – неловкие, кажущиеся ему то слишком тривиальными, то тяжеловесными.