Елизарова медленно шагала вперед, помахивая палочкой; факелы гасли, Пашков, потирая ладони, шел следом, потом догнал и приклеился к ней сзади.
— Не надо, Дим. — Елизарова остановилась, но лапы его не отпихнула.
— Да ты чего? — лица Пашкова я не видел, но догадывался, что он мерзко лыбится и уже предвкушает, как завалит ее где-нибудь в аудитории по соседству. Или прям здесь, судя по тому, с каким нетерпением он сунул грабли Елизаровой под юбку. — Давай снимем это.
— Дим. Дима, прекрати.
Тот потянул ее трусы вниз, Елизарова придерживала их, не позволяя спустить до конца. Голос звучал устало, как будто ее бесконечно достали. Я посчитал по пальцам — Свиззаровский, Пашков, Корсаков, Ветроградов. Кого-то еще забыл.
— Шутишь, Ева? Я черт знает сколько терпел, — Пашков переминался с ноги на ногу и приседал, как будто вот-вот обосрется. — Ну погляди, Ева, клянусь, я никогда никого так сильно не хотел, ты же не оставишь меня здесь одного, — отвратно сюсюкал он, уткнувшись Елизаровой в черепушку. Я чуть не сблевал.
Ну окей, Свиззаровского можно вычеркнуть. Ветроградова тоже, он больше выпендривается. Корсаков понял, где его место, и замутил с какой-то своей однокурсницей. Но Пашков, похоже, слов не понимал. Я старался дышать тише. Если обнаглеет, просто убью его.
Лучше бы Елизаровой справиться самой, конечно: ей не обязательно знать, как мне стремно влезать в это дерьмо. Как будто бы мне не насрать.
— Отвали, Дим, — Елизарова увернулась от его слюней, напялила трусы и стала расправлять юбку.
— Мы по-быстрому, да, Ева?.. У тебя уже кто-то был, так ведь?.. Хорошо, — он лип к ней, терся бедрами, даже штаны спустил. Я сжал палочку и мысленно перебрал чары, способные завязать хотелку узлом.
— Тебе какое дело, — без всякого выражения сказала Елизарова.
— Исаев, да?
Она помолчала и спокойно спросила, придерживая подол:
— Почему именно Исаев? — но лицом к Пашкову не повернулась.
— Не знаю, — неопределенно промямлил тот и, тяжело выпустив пар, грубо потянул бедра Елизаровой на себя. — Ну все, хватит. Не хочешь снимать, просто отодвину.
Я уже дернулся вперед, но Елизарова двинула козлу под дых и вывернулась из захвата.
— Я же сказала — отвали.
Пашков пыхтел как жирдяй и через силу скалился, якобы дружески.
— Ладно-ладно, Ева, не горячись, я понял. Ты не в настроении сегодня.
— Я вообще не в настроении. С тобой.
— Исаеву обычно дают, — не совсем в тему ответил Пашков, поясняя свое недавнее «не знаю». — И он явно был не против с тобой перепихнуться. Многие не против, — нагло добавил он, пряча свой убогий член обратно в штаны. — Ты красивая, Ева.
— Есть намного лучше, — безразлично возразила Елизарова, а я так и не понял, позавидовал мне Пашков или опустил.
— Ты зря отказываешься, Ева, — он выпятил грудь и шагнул к Елизаровой. — Исаев — это только один из… многих. Да ты и сама знаешь. — Его взгляд задержался на сиськах. — В следующий раз, угу?
Она не ответила. Пашков свалил.
Когда ушла и Елизарова, я наконец осознал, что у меня стоит, и надо спустить.
А завтра оторвать Пашкову яйца.
***
— Привет, Елизарова.
— Исаев. Привет.
С утра мы разминулись, потом я поперся на уход за пегасами, куда Елизарова, само собой, не ходила. Увиделись только на боевой магии, потому что обед я тоже профукал.
На парах профессора Шереметьева Елизарова сидела вместе с Марковой, чаще всего на последних партах, хотя боевыми владела сносно. Сейчас она прошла мимо меня к своему месту, привычно кинула сумку на стул и завязала волосы в узел на затылке. Минуты две мы молча тупили.
— Ты уже поела?
— Да, — лаконично отозвалась Елизарова.
Я соображал, о чем еще сказать. Что-нибудь такое, от чего можно плавно перейти к сексу.
Я с неохотой признавал, что если бы не Светка и минет на обед, тема для разговора давно бы нашлась.
— Елизарова? — я откинул стул на две задние ножки и посмотрел на нее через плечо. Елизарова лежала на парте и, когда я позвал, лениво подняла голову. — Знаешь, как мы провернули то безобразие в день Осеннего Круга?
Елизарова помотала башкой.
— Слышала о комнате, где время можно повернуть вспять?
— Я похожа на человека, который верит в сказки?
— Ты похожа на человека, который, — я подолбил кулаком по ладони, — верит в сказки с однокурсником в пустом кабинете. — Получилось сочно и стремно. Такой же чавкающий звук выходит, когда пташка не умеет сосать, но старается.
Елизарова вскинулась, выбралась из-за стола и оказалась рядом со мной. Ее глазищи яростно сверкали.
— Ты бы хотела изменить свое недавнее прошлое? Суток на пять-семь можно вернуться. Больше уже затруднительно. — Она прищурилась, глядя на меня. — Это не больно, Елизарова.
— Да, я знаю, больно только в первый раз, — хмыкнула та и присела на парту; юбка приподнялась, и я готов был поспорить, что Елизарова сделала так специально. Один — один.
— Гордей отправился в эту комнату, вернулся назад во времени, прихватив снотворное… дальше рассказывать?
— Ага, — по ее ярко накрашенным губам скользнула издевательская усмешка. — Пустой кабинет есть, однокурсник имеется, только сказок и не хватает.
Елизарова взрывала мне мозг. Я с трудом догонял, чего она добивается: хочет, чтобы я ей вдул, пока остальные жрут в Главном зале, или просто играет на нервах? Иногда я готов был променять какой-нибудь из своих талантов на элементарные навыки чтения мыслей, чтобы понимать, о чем думают пташки.
К слову, перед трансформагией Елизарова и Чумакова стирали с губ помаду и прикидывались целками. Разумовская им верила. Трудно не поверить девочке с нашивкой старосты на рукаве и идеально выполненным домашним заданием в руке.
На самом деле у Елизаровой под блузкой голые сиськи, и она трахалась с однокурсником в пустом кабинете, а Чумакова курит в спальне, и у нее отличная задница.
Разумовская всего этого не знает.
— Я предполагала, что без нарушения закона тут не обошлось. У вас наверняка не было разрешения на использование этой комнаты.
— Разумеется.
— Не боишься?
Я понимал все меньше. Кажется, она считала, что с минуту на минуту в Виридар прибудет отряд гвардейцев и заберет нас с Псарем в Новемар — тюрьму, куда зажали чародеев-преступников.
— А мы закроемся здесь и никого не пустим, а если спросят про комнату, мы ничего не знаем.
У Елизаровой сделалось такое лицо, будто я предложил порешить Шереметьева, расчленить и подать в качестве субботнего десерта.
Я оперся на парту ладонями так, что Елизарова оказалась прямо передо мной, между моих рук.
— Вы с Чернорецким плохо кончите, если не прекратите баловаться с законом, — она прикинулась дурой, типа не догнала, к чему дело идет.
— За Псаря не поручусь, но я кончаю хорошо. — Мне нравилось доводить ее так же сильно, как лапать. Еще лучше — доводить и лапать одновременно.
Глаза Елизаровой едва заметно бегали, но взгляд оставался прямым. Она вроде как не могла определиться, куда ей удобнее смотреть — на мой рот или в самые зрачки. Так или иначе, я наклонился и, притиснув Елизарову к парте, засосал. Постарался, чтобы это не походило, будто трахаю ее в рот языком. Видимо, все же именно так это и выглядело, потому что Елизарова врезала мне по морде и отвернулась. Мы оба дышали как паровоз Виридарского Состава, у меня стоял, она вцепилась в подол юбки и натягивала его на колени.
— Плохие новости, Исаев, — сообщила Елизарова. — Еще раз полезешь ко мне — выцарапаю глаза, будешь мотаться по усадьбе на ощупь.
— Слава Страннику, что знахари уже изобрели Заживляющие чары. — Я готов был поспорить на своего пегаса, что Елизарова сама себя не понимает. Почему в день Осеннего Круга она мне дала, а теперь ломается? Скорее всего, хочет, чтобы я поклянчил милости и сполна прочувствовал, какое я говно. — Иначе твоя угроза приобрела бы разрушительные масштабы. Впрочем, это неинтересно, Елизарова. Ты придешь посмотреть, как мы размажем флавальехцев по полю?