— Я всегда хожу на матчи, Исаев. Гриша хорошо летает.
— Матвеев едва держится на своей кляче, я его раскатаю.
Елизарова фыркнула, меня разбирало желание спустить штаны и содрать с нее трусы, но вот-вот должны были явиться однокурсники.
— Не надо, Исаев, — она говорила не менее устало, чем вчера с Пашковым. Как если бы он все же уломал ее, и Елизарова трахалась с ним весь день до этого, и всю ночь, и ее достало раздвигать ноги. — Исаев.
Я психанул и ляпнул:
— Не привыкла давать одному дважды, Елизарова?
— Ты меня вроде как шлюхой сейчас назвал?
— Скольким ты успела дать за эти дни? — я вцепился в край парты. — Свиззаровскому, Пашкову, кому еще?
— Ты отмороженный, Исаев, и больной на голову. — Глаза Елизаровой сузились.
Из коридора послышался звук шагов, дверь распахнулась, и на нас уставились Ветроградов и Меркулова.
— О, глядите-ка, кто у нас здесь. Вы уже закончили или еще не начинали? Влада, мы помешали Исаеву отыметь приблудную.
Я так взбесился, что едва заметил, как Елизарова взмахнула палочкой, мусорная корзина взлетела под потолок, завертелась и, перевернувшись, опустилась Ветроградову на башку. Елизарова выскочила в коридор, я заклятием впечатал этого козла в стену и махнул Хьюстону, показавшемуся на пороге.
Тот сел со мной и до конца занятия молчал с каменным лицом. Девчонки как всегда хихикали, парни переглядывались, Меркулов проорал что-то на весь кабинет. В висках стучало.
— Ты весь в красной помаде, — тоном, каким сообщают о колоссальном фиаско, сказал Рома.
Я вытер рот ладонью и все для себя решил.
***
За завтраком Хьюстон сидел между мной и Псарем.
— Гордей, Эмиссар просил передать тебе, что с ним уже можно разговаривать. От себя добавлю, что вчера перед боевой магией он условно отымел Елизарову в обе оставшиеся дыры.
Из Хьюстона вышел бы неплохой манекен у входа в госпиталь Святого Григория. Здравствуйте, проходите, вам туда.
— Передай Эмиссару, чтобы шел в жопу, — буркнул Псарь, пожирая кашу как перед казнью. Быстро и жадно, короче.
Прогноз метал в рот тосты один за другим и заедал их джемом.
— Эмиссар сказал, что он вел себя как урод, и извиняется за свое поведение. Привет, Ева, привет, Челси, привет, Милена, привет, Злата.
Псарь уставился на него как на дебила. Кстати, я ничего такого не говорил.
Заправившись, мы потащились в общагу и тупили там до посинения. Потом пошли на пары.
— Слушай, Хьюстон, в том-то и дело, что я отымел ее условно. Ус-лов-но. — Мы поднимались по лестнице к одному из потайных ходов. — Ну, то есть я ей вчера вставить не успел, потому что приперлись эти козлы из Виредалиса, но для себя решил, что с ней покончено. Чтобы принять это нелегкое решение, мне необходимо было убедить себя, что я Елизарову уже отжарил по-всякому, и дальнейшее общение с ней потеряло всякий смысл.
— Да у тебя вся рожа в помаде была, не успел он вставить, — хихикнул Прогноз.
— Бва-ха-ха, умереть от смеха, — я перекривил Леху и зарядил ему подзатыльник. Он заткнулся, но все равно лыбился всю дорогу.
— Но, строго говоря, ты же уже занимался с ней сексом, так что все в порядке, к тому же, тебе не удастся сделать вид, будто она тебя не интересует.
— Это еще почему? — я посмотрел на него как на говно. Или как на Харю, что одно и то же.
— Потому что она тебя интересует, — прогундосил Хьюстон и почесал на ходу яйца.
— Надо было еще хер осмотреть на предмет следов, — съязвил Гордей, и я чуть не обрадовался, что он перестал строить из себя немую задницу. Но больше Псарь ничего не сказал и снова превратился в имбецила. Не бывает говорящих задниц. Чуда не случилось.
Глава 7
По правде, у меня создавалось впечатление, что поодиночке мы ни на что не годны. Гордей уже который день цедил слова сквозь зубы, а на парах уныло торчал за последней партой, в моей башке болталась пара дохлых идей, но легче застрелиться из собственной палочки, чем реализовать их без Псаря. Хьюстон с Прогнозом делали вид, что ничего не произошло и, судя по загадочным мордам, готовили какую-то подлянку.
Я перебирал в башке способы помириться с Псарем, но ничего лучше, чем расквасить ему нос, не нашел.
— Подойди и извинись сам, — мы с Хьюстоном ссали в туалете на четвертом этаже.
— Почему я должен извиняться? Он эту кашу заварил, а я расхлебывай? Я же уже сказал, что развязался с Елизаровой. К тому же, Псарь, похоже, с самого начала на нее не зарился.
— Выходит, ты был неправ? — Он вжикнул «молнией» на штанах и спустил воду.
— Я всегда прав. — Я повторил за ним и наклонился к сумке. — Лучше скажи, что мне делать?
— Ну. — Хьюстон направился к выходу. — Пообещай себе, что к вечеру ты помиришься с Гордеем, а ночью поощришь себя, трахнув Елизарову.
— Я же сказал, что завязал с ней.
— Значит, Светку, — сказал Рома так, будто эти двое взаимозаменяемы. В принципе, так оно и есть, когда стоит. — Но! — он резко развернулся и ткнул меня в грудь указательным пальцем. Я запнулся и чуть не налетел на Громова, который приперся отлить. — Только если помиришься с Гордеем. Не помиришься — будешь лысого гонять как лузер.
— Офигенная мотивация.
Но действенная.
После обеда Псарь вышел из Главного зала первым. Он всегда сидел с нами, несмотря на то, что почти не разговаривал. Ну как с нами… Типа с Хьюстоном. А я типа с Прогнозом. Знаете, так родители иногда делят детей: ты, дорогая, читаешь жалобы от Разумовской на старшего, а я восторженные письма Залесского о младшей.
Я взял со скамьи сумку со спортивной формой, со стола пару бутербродов и выскочил вслед за Псарем. К обеду из-за облаков выползло больное солнце, которое совсем не грело, хоть убейся. Иней с травы сгинул, но в целом холод стоял собачий, как раз для Гордея. Он быстро шел по тропинке к опушке, судя по всему, направлялся к Савчуку.
Я решил не орать на весь лес, побежал быстрее, приблизился вплотную и хватанул его за плечо. Псарь, наверное, слышал шаги, потому что не вздрогнул, как будто ждал, когда я заговорю.
— Да погоди ты, — я перевел дыхание. Гордей шел дальше. — Я с тобой разговариваю, Чернорецкий. — Эта блошиная контора меня бесила. Я даже мстительно представил, как блохи на нем спариваются и закатывают бухие вечеринки. Нельзя ведь не подхватить блох, если владеешь целой псарней?
— А я думал, с собственными яйцами. Ты же только их слушаешь.
— Пошел в жопу, Псарь.
— Я-то иду, в самую жопу Виридара, это ты тащишься за мной.
— Надо поговорить. Да стой ты на месте, достал, — я остановился. Гордей прошел еще пару шагов и встал. Но не обернулся. — Слушай, мы оба вели себя как конченные козлы…
— Особенно ты, — хмыкнул Псарь и наконец-то соизволил посмотреть мне в глаза.
— Подъебнул? Отлично. Пусть так, — через силу признал я. — Ты встал на защиту Елизаровой просто так, из благородства, ты не хочешь ей присунуть, у тебя есть Эмма и в перспективе Чумакова…
— Нет, Чумаковой в перспективе у меня нет, — холодно отозвался Гордей. — А мы, кажется, начинаем ходить по кругу.
— Ах да, Чумакова с Хьюстоном.
— Вот именно, Эмиссар, с Хьюстоном, — казалось, он вот-вот врежет мне по морде. — С Хьюстоном, а Елизарова — с тобой.
— Я с ней…
— Слышал. Ты раз пять сегодня это повторил. Меня не колышет, — выплюнул Псарь. — Тогда я вступился за Елизарову, потому что ублюдки из Виредалиса оскорбили девчонку, которую трахал мой брат, в то время как мой брат строил из себя целку-невредимку и лапал Дубравину. Потому что я считал, что тебе есть до нее дело. Я почему-то думал, что тебе не все равно, кого жарить. Ты больше не трахаешь Елизарову? Отличн-на-а, — он мерзко протянул последний слог, — в следующий раз я буду молча наблюдать, как ее опускают, а потом скажу тебе — и тебе придется это признать — что ты имел общественную дырку, они же Елизарову так и называют, дыркой, приблудной шлюхой, а ты стоишь, пуская слюни, и…
Я услышал хруст костяшек своих пальцев раньше, чем кулак встретился с челюстью Псаря. Резкая боль пронзила кисть и запястье, он отлетел к кривоногой березе и рухнул на траву.