Разве «Нижинский» не о том же? Любовь слишком огромная, слишком не отсюда. Любовь к балету, к жизни. Кто знает, в чем тут еще дело. Но для нее было мало маленького человеческого сознания. Она вырвалась на свободу. В безумие? Которое выбирает лучших? Это как обряд посвящения. Нечеловеческие страсти и нечеловеческая судьба. Судьба для себя. Они находят, наконец, друг друга и уже никогда не расстанутся. За это надо платить молчанием. Слишком запредельна тайна эта, не осилить пониманием живущих. Миру еще не пришло время сойти с ума. Или вернуться к себе. Но нас оберегают от этого знания.
Адель убивает свою любовь, убивая свой разум. И становится его, переставая быть человеком. Сознания не существует. Все растворилось в чувстве и поглотилось им.
Просто удивительно, в моих старых дневниках (предпоследнем, особенно) безнадежность за безнадежностью, но настойчивым и постоянным рефреном: и все-таки добьюсь, и все-таки талант, и все, все плохое – суета и мимолетности. Плачу и твержу о хорошем, отчаиваюсь, и улыбка тут же умудряется проскользнуть. Самоирония порой. Даже самообладание. Когда писала, казалось, совсем силы духа во мне не осталось, вообще ничего живого. А читаешь сейчас – надо же, бойкая, как удавалось удержаться в себе, не представляю. Но что-то, значит, есть неподдающееся. Несмотря ни на что.
Потрясающее чувство непотопляемости. Вроде, ну куда хуже, а держусь и «смеюсь в лицо прохожим». Со стороны всегда виднее, хоть обзывать могу себя как угодно, жизнь-то остается собой. А натура – безалаберная и неуловимая.
Вся наша мнимая богемность – только видимость живой жизни. Зарекалась я с И. ходить куда-нибудь, а все-таки пошла на нем. хор. театр. Там встретили кучу знакомых. Околотеатральная болтовня меня раздражает. Приземленные разговоры, хохмачество тоже. Мечусь между тем и этим. Едет крыша. С И. – неуютно. Колет по мелочам. Надя все хотела со мной о важном поговорить, но нам постоянно мешали. Она жутко грустная. По проблемам чем-то напоминает меня год назад. Хотела посоветоваться, а нас разъединяли. Жалко ее. По-моему, действительно страдает. Я научилась не концентрироваться на всем этом мусоре перекрученных отношений. Мне по-настоящему надоело все в универе. И не в первый раз говорю, что ушла бы, скорее всего, даже уйду. Подлечусь, как следует (морально). То, что я все оставляю на произвол судьбы, не решаю проблем, сказывается через время, стукает меня больно, напоминает. Дразнит. Это тупик. Так что обещаю себе разгрести эту свалку.
Звонила сейчас Алеше. Голос у него озабоченный. Значит, не такой уж он благополучный, как казалось раньше. Вообще-то правильно. Я с ним познакомилась в период его «звездного часа» на поприще драматурга. А сейчас – будни. Вот, не хочу приступать, оттягиваю главное. Он сказал весьма категорично: спектакля не будет. А у меня от этой новости душа слабеет. Так живо вспомнила свои неистовства весенние. Недавно перечитывала дневники того времени, удивляясь несокрушимости оптимизма – это само по себе. А я готова расплакаться. Пьесу он мне, скорее всего, даст. И все.
Спектакля не будет. Это убийственно. Всего лишь спектакль, эфемерность. А я горюю, будто похоронила близкого. Но так это и есть. Ближе по самочувствию было ли что-то в современном искусстве? Я который месяц прощаюсь с любовью, прощаюсь и не могу проститься. Все же понять Адель могу. Любовь делает из кротости неистовство, из достоинства – пламя порыва.
21.09. Никогда не сидела на Патриарших Прудах. Сейчас солнце. Только что съела шоколадку. Ветер сильный, но теплый. Солнечная рябь на воде. Мальчики, в лодке плавают, смелые.
Была наконец-то на занятии Макаровой. Очень мило. По теме мало, больше театральных сплетен и шуток. За ними так быстро летит время. На занятии Козлова каждый говорил о своих планах. Я сказала, что, видимо, буду писать о Трюффо, посмотрела почти все его фильмы и хочу сделать обобщающую работу. Про желание писать о Ж. – П. Лео не сказала. Не люблю заранее о важном.
Мальчишка уже на середине пруда. Присел на дно лодки, смотрит по сторонам. Рядом утки плавают.
До чего здесь уютно. Тихо. Снуют машины за спиной, их не так уж и много. Солнце капает невразумительными пятнами, пробиваясь сквозь пока еще пышную зелень. Молодые мамаши гуляют с детьми. Мальчишка на лодке уже подплывает к берегу. Мне на рукав села божья коровка. Я не гоню ее. Исследует рукав. Посадила ее на палец, отпустила на скамейку. Мне всегда хотелось написать об этом моем ощущении Москвы. И писала, в общем-то. Но что-то более пронзительное, ласковое, цельное. Конкретных планов не было. В стихах такая Москва уже зажила, а проза к ней только подступает. Многое хочется посвятить прекраснейшему из городов. Как можно здесь не жить? Никогда раньше здесь не сидела. Какое наслаждение! Проходила довольно часто. Это мой любимый маршрут.
А трамвай здесь никогда не ходил. И несчастный Берлиоз попал под его призрак… Снова призрак. Желаемого. Чудесного. Болею, кашляю, хандрю меньше. От этого не легче. Странно, да? Но мне хорошо, по-настоящему хорошо.
Мысль ленива и напряжена одновременно. Мысль лихорадит, как и тело. А тела листьев (немногие) у ног, а сколько еще жизни в их зеленых собратьях. Разве я не могу быть собой? Я бываю собой наедине с собой, с искусством и городом. Молча. Все остальное – подобия. Видимо, по-другому не получится – табу. Ну, что ж, хотя бы это выяснили. Уже легче. Ветер высвистел: «Останься здесь. Не сейчас. Но душой». Я понимаю тебя. Я остаюсь. Я всегда буду здесь, с тобой. Ты живешь здесь? Да. Ты любишь меня? Да. Нельзя не любить звезду. Я звезда? Из лучших. Ты шутишь? Не раз обойдут часы год. И ты состоишься, станешь, кем мечтаешь. Спасибо, когда не во что верить, начинаешь слушать невидимое и дружить с ветром на Патриарших Прудах. Как хорошо, что мы познакомились. У меня друг в любимых моих местечках. Как можно было столько раз проходить мимо и не замечать такого приятного джентльмена. Теперь мы знаем друг друга. Есть куда возвращаться. Это так много.
Незнакомка, «когда человек остается индивидом, он становится незнакомцем». Вечная незнакомка Судьбы. Не молчи хоть иногда.
«Бушующее обожание». Это к Москве. Это к жизни. Это к искусству и любви. Не молчи, не снись мне, не утешай. Я – настоящая. Не мираж, не поэзия. Жест, боль, испуг, вдохновение – это во мне. Но я…звезда? Тот, которого зовут ветер, плавает с мальчишками на лодке, машет мне. Я говорю ему: до свиданья. До новой Вечности.
Болею. Но радость. Удивительное самочувствие было сегодня. Уютное. Так болеть и так балдеть? Умею как-то полностью отключаться в никуда. Во многое. Хорошо было. Мелкие гадости не сметут общего настроя.
Я самая настоящая, чистая, прелестная, когда не мечтаю. Не воображаю глупости всякие, а фантазирую, полностью растворяясь в творчестве. Растворяюсь в обожании Москвы, жизни, литературы, кино. Творчество – лучшее, на что я способна. Опять заношусь. Само как-то получается. И если это самочувствие-обожание сохранится во мне, я сама сохраню его, то – победа.
Человек в букинистическом магазине прав, книга кинокритика, которую я там купила – ничего не стоит. Совсем. Только разве что два-три неплохих образа и знание, как писать о кино не надо и нельзя. Документ эпохи в некоторой степени, как пластинки с речами Сталина и Брежнева. Но нужно ли мне забивать таким хламом небольшую, да еще и не мою квартиру? Конечно, нет. Купилась я на рецензии «Дети Райка» и «8 с половиной». Но ничего особенного. Уверена, что и остальные таковы. Увы, иногда приходится признавать свои ошибки.
22.09. Вчера было ТАКИМ! Москва меня лечит. Я улетаю в нее, как в межпланетное пространство, открытое всем ветрам всех надежд. Свободное, бескрайнее. Сегодня – теплее. Солнце. Небо. Осень решила повременить. Последний осколок лета.
В театрально-киношном мире главным становится не само творчество, а отношение к человеку, его имидж. Все друг друга знают лично, у всех закрепились какие-то свои симпатии, антипатии. Чисто человеческие, не профессиональные. И творчество часто уходит на задний план, заменяясь субъективностью взгляда. Вульф в «Культуре» напечатал «жалостную» статью о Дорониной. Согласна, она этого не стоит. Гадкая женщина, потерявшая талант. Но, черт возьми, статья-то хорошая, убедительная. Я не согласна, но я ценю творчество. Что же мы узнаем от Мак.? Что этот человек – педик. И последнее время у него мания – писать о несчастных женских судьбах актрис. Некий фрейдистский комплекс некоей условной вины. Вообще-то, все эти сплетни – гадость. Но до чего мы все отравлены. Я бы не хотела в полной мере соответствовать какому-то образу. Это убого. Но как жить в этом мире со своими законами? Не подчиняться им? Или искать другое? Критика все же – мерзкое занятие. Уйти, хочу уйти. Только бы найти настоящее для себя.