27.10. Безумно жалею, что не была вчера на Никулине. А. говорит: он был в ударе, очень хорошо говорил. Разбирал критические статьи на Штайна, еще какие-то интересные темы.
Капустник имел успех. Он даже повысил авторитет нашего отделения в глазах факультета. Оказывается, раньше нас всерьез не воспринимали: какие-то там театроведы на липовых правах. Странно. Теперь наши девушки готовят что-то на день рождения Г. Говорят, он мне звонил, искал меня по поводу моей работы. Какие-то претензии, наверное. Боюсь его. Наверное, острослов, если что не по нему. На прошлом занятии худ. критики принес торт, они устроили чаепитие. Очень мило получилось и весело. Тоже пожалела, что не попала. Хотя нельзя угнаться за всем, в это время я наслаждалась Питером. Питер, чужбина моя обожаемая.
Начинаю привыкать к Гене. К его звонкам. Но боюсь встречи. Отношения все глубже. Плохо. Совсем теряю голову. Ведь не нужен он мне. Ну, уважаю его. Но ведь мало этого. Если расслаблюсь, то или, очень быстро прогорев в страсти, отношения сойдут на нет, или попаду в зависимость и буду мучиться этим. Слабая. Не хватало еще, чтобы он серьезно мной увлекся. Но все идет, видимо, к этому. На возможности сняться в его фильме я уже поставила крест. Он, хоть и говорит, что я должна там быть, да еще со стихами, не выйдет ничего. Он смотрит на меня совсем другими глазами. Он уже не может отвлечься от меня – женщины, которую он хочет, и воспринимать меня как режиссер – актрису. Не может, черт возьми. И опять пролетела моя кинокарьера. Эти режиссеры несносны.
28.10. Неужели нет ничего, что можно было бы назвать настоящим в отношениях между мужчиной и женщиной? Я устала от потерь, от надежд и разочарований, от обожания и преклонения, которые на деле оказываются мимолетностью, пустотой. Я уже не знаю, чему верить, столько вокруг несостоявшегося. Кажется, вот, действительно, искреннее чувство, а выходит – банальность порыва, ослепление первого взгляда и горение крови. Не верю, не верю, тысячи раз не верю в мужские восторги и любование. Устала. С моим темпераментом трудно строить из себя недотрогу, но, видимо, это суждено. Пусть. Не то, чтобы плохо, разочарование в мужчинах как в независимо существующей разновидности. Каждый раз кажется – настоящее у него. Сколько можно фальшивить или не рассчитывать своих чувств. Конечно, от меня многое зависит. Я – эгоистична, высокомерна и тщеславна. Но, черт возьми, я же живая.
Интересно, что дальше с Геной. Он сегодня не позвонил, и вчера вечером тоже нет. Первоначальное деловое предложение о фильме, скорее всего, им забыто. Так всегда.
Но я же сильная, вновь и вновь говорю себе. Я-то талант и пребольшущий. Не так, так эдак, вырвусь, промчусь и останусь собой. Стану лучше. Стану мастером.
Слава – для меня. Хоть страшно так самоупоенно талдычить. Yes, Miss Ellen, you are pretty women and talented person. I very hope so.
Несмотря ни на что, хорошо и уютно. Вот уж не знаю, отчего. От апофигея до Апулея. Золотой осел сумерек восточных сжевал солнце. Ниточка звезд на шее. Шикарная, непревзойденная, абрикосом пахнет и тишиной ночь. Читаю, как сказку о влюбленных, теряющих и находящих друг друга в какие-то минуты. Только начинаешь привязываться к кому-то, как он непременно решит, что рассентиментальничал-ся и «закрутит гайки». Грусть, молчи. Молчите, попугаи тропиков, не выучивайте глупостей урбанистических, оставайтесь неграмотными чудаками. Капельки росы разминулись с памятью. Не знаю, чего ждать и кому верить. Так и выходит, кроме себя – никого рядом. И не с кем по душам. Да и ни к чему мне, наверное, откровения.
Я изумляюсь Мандельштаму. Его поздние стихи – чудо трагического миросозерцания, ностальгия по своей прошлой душе и постоянное желание чего-то запредельного и одновременно мажор живых чувств, желаний, страстей. Бездонность себя и радость от осознания себя. Он осязает вещный мир ритмом и глубиной понимания разного. Он, словно четки, перебирает самочувствия веков и одинаково легко держится с античностью, средневековьем и современностью, но он бесконечно не здесь, отсутствует во времени своего настоящего, становясь достоянием Вселенной.
29.10. Крылья вырастают. Такая одухотворенность. Хочется многого и верится во многое. О плохом думать не получается, кажется все доступным и выполнимым. Какой-то новый уровень жизни. Настраиваюсь на благополучие. Зачеты, экзамены – уже скоро, но, может, как-нибудь пронесет? Страшно все же. Но моя легкомысленность бесконечна. Я всегда так любила лиловые сумерки лиц. Зимние розы простуды. Дыхание разлинованной зари ресницы распушило.
Швейцария, Франция… Ливерпуль. Лиловый свет от моей истомы. Слава – огонечек в ночи. Ничегошеньки вокруг, только я и ты. Появится человек, для которого я буду много значить. Он украсит меня своими чувствами и красивыми вещами. Но это не будет сделкой. Все как-то само собой. Мне же этого так хочется. Пора бы. Простите, покровители, бестактность. Но я же догадываюсь о ваших планах, я так устала одиночество называть судьбой, и так хочется, чтобы носили на руках и хотели. Еще мне нужно появляться в обществе с замечательным человеком. Мне гулко от звени счастья.
Как тесно переплетаются во мне низменное и возвышенное, мелкое и масштаб личности. Я часто зацикливаюсь на каких-то мелочах бытовых. Вещный мир преследует ограничениями. Мужчинам легче быть гениями. Они могут не думать о внешности и все равно иметь успех. Им это прощается, а иногда и поощряется подобная небрежность. Совсем иначе с женщинами. Даже если ты выдающийся талант, обязана всегда держать внешнюю форму. Больше того, чем лучше, тем выразительней и эффектней ты должна выглядеть. Требуется внешность. Тут какие-то сформировавшиеся стандарты. Ничего не поделаешь!
Античная литература. Речи греков. Мои глаза цвета тучи. Тихо, тихо, тоже музыка. Напустите на людей запахи роз, пусть их преследуют повсюду. Дуновение веселое. Любовь к театру.
1.11. Вот уже шестой день не звонит Гена. Я тоже не хочу первой звонить. Может быть, глупо. Но пусть так. Эти проклятые мужчины. Как же мне надоело прогорать. Все бессмысленно. Только в стихах оправдание страстей.
Звонил Г. вчера. Сказал, что моя работа хорошая, мне нужно сохранить свою неповторимость и развиваться в этом условно лирическом направлении мысли. Из замечаний только – элемент критического, более, наверное, аналитического подхода. Не в смысле стилистики, а жанра. Он очень деликатен. Я несколько тушевалась в разговоре с ним, ляпнула ряд глупостей. Но, думаю, это не так безумно ужасно.
Посоветовал мне заниматься драматургией Блока и Цветаевой. Во втором семестре нужно будет сдавать театроведческое исследование, может быть, я действительно буду работать с драмами кого-нибудь из поэтов Серебряного века.
В конце разговора еще раз повторил, что работа моя ему понравилась и мне не надо стесняться. Мои постоянные сомнения мешают просто радоваться этому известию, возникают вопросы. И я снова думаю: когда же настоящее? Чего добиваюсь и к чему стремлюсь?
Насколько Г. искренен? Хотя я уверена в его чутье на хорошее, умении отличать перспективность, дар от банального следования традиции и внешней «правильности». Я знаю, что много значу и пишу хорошо. И рано или поздно это должно быть оценено. Я знаю. Но если бы не сомневалась, скорее всего, ничего бы у меня не получилось. Противоречия же стимулируют, подталкивают к поиску нового.
2.11. Наполняюсь все большей уверенностью в своих силах, самомнением: раздуваюсь, как воздушный шарик, сознанием собственной значимости, а устойчивый комплекс выступления перед публикой не семинарских занятиях преодолеть не могу. Но, что лучше, обретаю необходимую долю равнодушия к окружению. Это как бы защитная реакция. С людьми, симпатизирующими мне, чувствую себя раскованно, людей, которые вызывают у меня стеснение, стараюсь игнорировать. Может, не совсем правильная тактика.