Во второй части показывали небольшие сценки, этюды. Великолепно. Это действительно фейерверк озорства, молодого задора и мастерства. Чаще других и, наверное, более выразительно появлялся Эдик Радзюкевич. Пластика и характерность, чувство ритма и сценическое обаяние в этом человеке огромны. Он, кстати, поставил все тот же «32 мая – город мышей». Еще великолепное чувство юмора и вкус. Не жалко похвал для талантливого человека. Мне кажется, на нем держится все это юное театральное дело. Запомнились также Саша, Костя и Дима. Других просто не запомнила. Они все вызывают у меня восторг, я влюбилась в их театр как в новое, не испорченное штампами, перспективное и многообещающее дело.
Вчера позвонил Гена. Продолжает озвучивать «Врата рая». Настроение у него вернулось в нормальное состояние и про будущий фильм говорит спокойно и уверенно. Я снова принялась нахваливать этот театр и усиленно предлагала ему обратить внимание на отдельных ребят как кандидатов на главную роль. Особенно Костю. Его исполнение нищего в «Смерти Занда» меня потрясло. Это сильная артистическая натура со своей особенной манерой и ритмикой. Еще в «32 мае» он мне запомнился больше других. Хотя там никаких драматически выразительных моментов не было. Талантливый мальчик. Как же он мне нравится! Вчера в «Трех сестрах» играл Андрея. Опять же выразительно и оригинально, и чувствуется не только лишь новизна режиссерской трактовки образа, но в большей степени сила его игры, независимость актерского самочувствия на сцене. Писать об особенностях постановок пока не буду, трудно судить по отрывкам, где возможны недочеты и случайности. Когда посмотрю спектакли полностью, можно будет сказать более конкретно.
Идея-фикс – профессионально заниматься этим театром, перезнакомиться с ребятами и написать о них. Писать о театре пока не могу. Это слишком ответственно, и не будучи уверенной в своих чувствах, не смею браться. Только познакомившись поближе с ними и с их работами, начну что-то делать. Я очень серьезно отношусь к этому. Мне так надоела недоговоренность моей жизни. Пишу – не печатают. Это уже раздражает. Все вокруг говорят, что хорошо пишу. А дальше? Г. настаивает, чтобы я прочитала работу на «32 мая» на семинаре. Попросил даже М. провести со мной воспитательную работу. Она сказала, что В. М. очень понравилось и я должна прочитать. Без вариантов. Такое вот «воспитание». Мой отказ можно воспринять как каприз. Но я уверена, что тонкую стилистику и изящность моей работы не поймут, хотя бы потому, что некоторые ко мне относятся плохо. Я знаю, что своим эстетством у ряда девушек наших вызываю неприязнь. Это чисто классовое, даже кастовое. И не высокомерие в моих словах, а правда. Это всегда живет в людях. Мне, с одной стороны, смешно, с другой, – противно. Я просто не знаю, что мне делать со всеми своими «коллегами», когда мы тусуемся вместе, у меня нет слов, я не знаю, как себя вести, выгляжу неестественно и натянуто. Наверное, в кулуарах уже прозвучало слово: выпендривается. А это от робости. Ну и черт со всем. Честное слово, надоело мельтешение у своих ног. Но ведь, опять же, никуда от этого не уйти. Замкнутый круг.
По поводу моей работы нельзя задавать вопросы. Ее можно или принять, или оттолкнуть. Всю. Дробить, придираться, копаться в ней – смерть. Для нее. Неужели Г. не понимает? А может, именно потому, что понимает, настаивает на ее прочтении, хочет проверить курс этой самобытной и в высшей степени спорной вещицей?
Как он мне сказал уже, чтение – неизбежность. Да, я понимаю. Но от этого не легче. Столько вокруг нелепостей, откровенных идиотизмов. Приятней думать об «Ученой обезьяне».
23.11. Я разрываю жизненный ряд своих дней. Я проваливаюсь в пустеющую свою душу, и дышать все труднее и горче. С. К. не просто равнодушен, но и «отшивается». Сегодня было индивидуальное занятие, с каждым он говорил отдельно. Обсуждаемая тема – статьи критиков, которые он дал прочитать. Я сказала буквально несколько предложений. Довольно глупых, по-моему. И больше он не захотел меня слушать. Задал прочитать статью на «Кина». Спектакль мне не понравился, рецензия тоже. Зачем я согласилась с ней работать, не понимаю. Потом я сказала, что пишу стихи, чтобы он обратил внимание на особую образную стилистику (я отдала ему работу на «32 мая»). Но все это глупо, никому не нужно. Ему не нужно. Я поняла, что он отшивается. Интонацией, манерой держаться, явным отстранением. Я ведь всегда так тонко, до мельчайших нюансов чувствую отношение ко мне собеседника. Я была сегодня подавлена, убита, сошла с лица. Сразу после 1-й пары поехала домой. Физически ощущала болезнь. Заболела его немилостью.
Было бесконечно мучительно. Я себя изничтожила отсутствием вокруг хоть чего-нибудь хорошего. Было так мутно, что первоначальная причина расстройства начала забываться. Я ехала в метро, и казалось, меня нет, я растворяюсь в своей болезни. Ни единого напоминания о жизни. Все это продумано, пережито и забыто. Записывать это сейчас тоскливо.
Успокаивалась и снова проваливалась в омут грусти. Но постоянная печаль – стала частичкой меня. Жить с этим грузом – тяжело.
Он и не предполагает, как сделал мне больно своим (вольно или невольно?) подчеркнутым равнодушием. Но пусть. И не дай ему Бог узнать.
Наверное, легко любить, зная, что любовь эта обречена быть только платонической, невзаимной, неравной. Легко любить, не претендуя на ответ, благоговейно прислушиваясь к каждому слову, храня в памяти малейшую улыбку и мимолетный взгляд, будучи уверенной, что любовь эта никогда не воплотится в счастье двоих.
А как все до смешного банально: студентка и красивый старый преподаватель. Величественный, седовласый человек, с такой же красивой, как и он сам, судьбой. Я люблю Вас. Простите.
24. 11. Мама уехала в Казань. Так странно мы живем. Непонятно где. По самочувствию вроде все больше здесь, в Москве, все сильнее связь с этим городом. А по прописке – там, в провинциальном городке.
3 недели до сессии. Безмятежность обреченного человека. Просто паралич. Не в силах сдвинуть свои мозги с мертвой точки.
Получила письмо от Гали. Солнышко мое, как она меня понимает.
25.11. Тяжесть душевная от огромности свободного времени. Извожу его без счета не на «дела». А расплата приближается. За все грехи мои тяжкие. Пусто-то как, Господи! Бесконечно, «за предел тоски». И снова совсем одна. И хочу остаться одной. Это лучше для всех. Обречена. «Еще не все разрешено…». А где выход?
Впечатление от концерта камерной музыки в ЦДК перебил Джеф. Надо же было судьбе вывести меня из дома на этот концерт, чтобы так все неспроста (во-первых, концерт отличный, прекрасно провела время, купила книгу О. Ивинской о Пастернаке, влюбилась в чудесного режиссера Мишу Адамовича), (во-вторых, когда шла с концерта по Тверской, едва заметно улыбнулась засмотревшемуся на меня иностранцу, около «Интуриста» он меня догнал, познакомились). Ему около 40, из Австралии, в Москве по своим коммерческим делам на 3 недели, снимает квартиру недалеко от «Пекина». Наш диалог – просто очарование. Он – на плохом русском, я – на плохом английском. Но больше все же на английском. Пошли на Красную площадь. Потом долго думали, где можно посидеть и выпить, наконец, он меня повел в валютный бар в том здании, где гостиница «Москва». Взял по рислингу, и с полчаса мы там сидели. Своеобразная публика в этом баре. Жлобовские рожи парней и элегантные юные джентльмены новой формации. Иностранцев, мне показалось, не так уж много. С нами за одним столиком сидели мужчина и женщина, говорили попеременно на английском и французском, но он также неплохо по-русски умеет, хоть и с акцентом. Очень они мне понравились. Милые такие люди. Я веду себя осторожно, телефон не дала.
Ну, надо же. Ведь не хотела из дома сегодня выбираться. Но будто что-то толкало. Чистейшая импровизация. Так что с Джефом? Он, по-видимому, достаточно обеспечен. У него фирма в Сиднее. Небольшая, но, думается, не бедная. Одет хорошо, как все деловые иностранцы, впрочем. Что еще? Ах, деньги. Дал понять, что не обидит, если буду с ним встречаться. Вот такой расклад. Противно.