Два молодых человека (вроде мы друг другу улыбались, когда шли навстречу друг другу). Один приветственно поднимает руку, расплываясь в улыбке. Я, сияя, провожаю его взглядом. Встретимся еще раз, так же улыбнемся.
У фотографов – ажиотаж. Собралась толпа желающих, мужчины один за другим вешают на шею удава и позируют. Толпа наблюдает с интересом. На нас обращают внимание. Все, кроме фотографов. Так и быть, мы снимаемся с места. Надо же, пьяная пицца! Сок и кофе с трудом можно отнести к категории напитков. Значит, дело в пицце.
– Мы поедем в Дом Актера?
– Обязательно.
У серого величественного здания, напротив Вахтанговского театра, довольно много машин. Несмотря на позднее время.
Мимо вахтера, уверенно: «Здравствуйте!».
В помещении темно. Поднимаемся на второй этаж. Буфет закрыт. Зал тоже. Полумрак и тишина.
В редакцию.
Поднимаемся на третий. Очень удачное время. Примерно полдевятого.
– Вышел ли пятый номер «МН»?
– Нет, будет в конце месяца.
– Спасибо. До свидания.
Отправляемся обследовать этаж. Коридоры, коридоры. Двери. Лабиринты. Поворот за поворотом. Здание – монстр просто. Какой-то узенький и скучный коридорчик. На окне стопка книг. «Скупой рыцарь», репринтное издание.
– Нам необходимы они.
– Тебе, мне.
– Нет, всем. Отделению. Шесть, десять, одиннадцать. А это – В. М. и М. С приветом от министерства культуры.
Шум, откуда мы пришли. Прячемся за сейфом, умирая от смеха, мелкие воришки. Вроде тихо. Напускаем на себя независимый вид, идем. В подсобке возится бабушка-уборщица. Мимо. У лифта несколько стульев. Удобно располагаемся. Варя курит. Читаем вслух Хармса. Очень вовремя! Сюр правит миром.
Теперь на второй этаж. Так же путаные коридоры. Темные. Светлые. Домино. Выходим на одну из лестниц. Ею редко пользуются. Наверное, подъезд закрыт. И вообще, есть лифт. Сразу же вспоминается другая «Лестница». Заколдованная. Без конца и начала. Потому что конец и начало – это человек. А лестница у каждого своя. Наваждение. Вверх и вниз – пролеты, перила.
– Нам нужно подняться наверх.
– Да.
Идем, не чувствуя усталости. А вдруг… Нет, вот почти дошли. Седьмой этаж. Всего лишь. Созерцаем колодец.
– Вот здесь уж наверняка.
– Выход на крышу где-то должен быть.
Пробираемся по коридорам. Поднимаемся еще по одной тесной и неудобной лестнице. Так и есть, железная грязная дверь. На ней табличка «Выход на крышу». Увы! Замок.
Ну, не все же сразу.
Попыток не оставляем. Ключ свободно входит в замок. Но дальше: ни вправо, ни влево. Но ладно, достаточно того, что он вошел. Через отверстие в двери смотрим на самую настоящую крышу. Мечта жизни! Сплошной Бюнуэль! «Выход на крышу». В узком грязноватом окошке – кусочек Москвы. Горят на заходящем солнце маковки одной из красивейших церквей. Залюбовались. И дальше, изучать этажи.
Шестой. Вот так раз. Кабинет Н. И. Губенко. Рядом зеркало большое, в полный рост. Кресло и столик, под которым стопками толстые журналы: старые «Дон», «Урал», «Новый мир», еще что-то – 55 – 88 годов. Сажусь на пол и рассеянно перебираю их. Варя в кресле. Здесь уютно. Красная ковровая дорожка, обитая красной же кожей дверь в этот закуток с зеркалом, креслом и кабинетом Губенко.
– А здесь можно заночевать, если совсем негде.
– Надо иметь в виду.
И дальше.
И этот безалаберный пьянящий вечер, и ощущение свободы и легкости и сумасбродства.
19.06. Вчера была просто пьяная от Москвы. После чтения книги о Булгакове? После бескрайней моей сони? После поедания пиццы на Арбате? Не знаю. Но опьянение от города моего любимого не хотело ничего слышать о причинах и хулиганило. Мы с Варей болтались по центру, делали глупости и восхищались очаровательными случайностями судьбы. Все встреченные нами были очень добры, вежливы и милы. Подвозили бесплатно на машине, желали приятного аппетита, дарили газету «Культура», и еще происходила куча всего такого замечательного, что дух захватывало. Чудесный день! Такие остаются и в памяти, и в событиях жизни, независимо от отношения к ним. Их дарит судьба.
20.06. Продолжаю тему безумия тему моего нескончаемого бреда. Месяц, два, три, четвертый месяц живу в мареве необъяснимой мути после «Нижинского». Спектакль оказался последней каплей. Наверное, я внутренне давно была близка к
этому состоянию, и нужен был лишь повод. Хотя говорить, что «Нижинский» повод, оскорбительно и для него и для меня. Скорее – новый жизненный этап, событие, перевернувшее жизнь. Я думаю, что смею так сказать. И конечно, Олег, при мысли о котором щемит сердце, а в глазах встают слезы. Тоскливо. Сентиментальный, презираемый мною стиль здесь торжествует победу надо мной. Алеша, который пропал из поля зрения. Больше месяца как не звонит. Я могла бы позвонить сама, но почему-то медлю. Не понимаю себя. Но «Нижинский» – легкокрылый бог моего сердца. Но Меньшиков – гений судьбы, сводящий меня с ума своим появлением на сцене или экране. Каждый фильм с его участием – радость. Он везде узнаваем, но от этого не однообразен. Он умеет быть самим собой, живя чужой судьбой. Он самодовлеет в предлагаемых обстоятельствах. Его замашки, ужимки, гримасы составляют не только особенности актерской натуры, но и особый художественный мир, где его игра – мера всех событий, отношений, мыслей.
Я его вижу в роли Гамлета, в роли Фигаро. Слышу его интонации. Актер огромного дарования.
Все было просто гениально. Я так разыграла срыв, что сама в него поверила. Это было неистовство бури, сметающей условности смыслов. Это была настоящая болезнь. И я поняла, что обречена. На бессмертие.
Гадкая все же статья на «Нижинского» в «МН». Юлия Гирба. Она пишет о спектакле так, как можно было бы написать о любом другом. Неглубина взгляда, высокомерность интонаций и, самое главное, – нежелание разобраться. Попытки «интеллектуально» воссоздать образ спектакля, осмыслить его дали даются сухим кондовым языком совковых рапорточков. Здесь и разжевывание сюжета с неуместной, необъяснимой иронией по поводу чисто внешних аспектов («стены бального зала окрашены масляной краской»). Вначале – методичное описание начала спектакля. Но не иллюстрация, а занудное перечисление событий. Оно не органично вписывается в стиль статьи. Если здесь можно говорить о стиле. Ничего похожего на композицию. Реплики разбросаны. То автор кинется в историю и объясняет, что занавес – стандартный, французский, шапка Петрушки – из балета Фокина-Бенуа etc. + снисходительная похвала за вкус в подборе реквизита и даже признание за постановщиками воспитанности. При всем этом обилие деталей, демонстрирующих образованность автора и причастность к театральным кругам (про режиссеров сказано – «как утверждает театральная Москва», т. е. информация-то проверенная, но говорится об этом нарочито не всерьез). Так вот при множестве деталей автор, тем не менее, может себе позволить фразу, не объясняя, что это значит. Если автор рассчитывает на искушенного читателя, многое в предшествующих абзацах следовало бы убрать за ненадобностью – слишком очевидно. Если же цель просвещение, читатель не осведомлен в тонкостях театральной истории, то подобная небрежность интонаций делает статью нагромождением случайных бессвязных реплик, где критика автора пьесы, описание артистов, их игры, высказывания о персонажах вскользь – коктейль несуразностей. Не могу отделаться от ощущения, что автору важно, в первую очередь, во что бы то ни стало рассказать, как спектакль ему не понравился, но все же, несмотря на явные недостатки, он достаточно объективен и видит плюсы, целых два – художник и два артиста. Но и здесь она смеет ставить себя не наравне с этими людьми, а над, с высоты своего самомнения расклеивая этикетки несвежих сентенций. Тон мэтра, меньше всего уместный в отклике на любое произведение искусства, здесь царствует. Автор самодовлеет. Попутно делится с читателем информацией о предыдущих работах Поповски, Фоменко, Меньшикова, и тут не преминув проштамповать готовой формулой (Поповски – холодная красота, пластики выверенный ритм, Меньшиков в фильме «Дюба-Дюба» – современный герой-супермен-неврастеник). За этими безликими, хотя и хлесткими фразами – ничего нет. Они создают фон, на котором разворачивается представление, с главным действующим лицом – авторским самомнением. Легко ощутить, автор подходит к спектаклю не как к некоей художественной данности, а с уже предвзятым мнением насчет как каждого отдельно взятого участника, так и самой идеи в целом. Конечно, память обо всем этом необходима, но нагромождать статью пространными отступлениями, не имеющими непосредственно к сюжету никакого отношения, нелепо. Обилие этого мусора распыляет то немногое, что есть по поводу спектакля. Но только по поводу, а не о нем. Автор боится дотрагиваться до содержательных планов, объяснений смыслов явлений и фраз, концепции спектакля, ограничиваясь бледными рассуждениями (совсем чуть-чуть) о взаимоотношениях персонажей и вовремя спохватываясь – это лишь предположение. Берется наилегчайшая категория веса – пьеса вторична, драматургия и режиссура невнятны, стало быть – стоит ли вообще про это. Так и быть, поговорим, но забыть читателям, что это явно недостойно высоких слов, да и элементарно серьезного отношения, автор не дает на протяжении всей статьи.