Раньше, когда Наталья увлеченно рассказывала о тех проблемах, над которыми размышляла в своей будущей диссертации, то начинала ощущать себя актрисой на сцене, которая полностью входит в роль и забывает собственное «я». Ее речь тогда лилась быстро и звонко, она розовела, хорошела (как уверяли студенты) и совершенно забывала о времени, прерываясь только со звонком. Но теперь, к концу семестра, когда приходилось говорить об одном и том же много раз подряд, играть одну и ту же роль перед разными аудиториями, она начинала все больше охладевать к этому «театру». Нет, Наталья продолжала вести себя точно так же, и студенты слушали ее столь же увлеченно, но внутренне она оставалась холодной, не слишком радовалась вопросам, а звонку уже не удавалось застать ее врасплох, поскольку она украдкой то и дело посматривала на часы. Может, это называлось профессионализмом, а может, нечто подобное испытывает посредственный актер, который всякий раз, изображая на сцене бурное объяснение в любви, думает при этом о скором конце спектакля и предстоящем скандале с тещей. И этот скандал волнует его гораздо сильнее всех сценических коллизий.
Возможно, Наталья просто не родилась преподавателем, да и актрисой тоже.
— …Могу вам сказать больше. Это чувство счастья, которое я имела в виду, является наиболее точным индикатором того, насколько близки мы к цели своей жизни, насколько довольны тем, что нам удалось и удается сделать, воплотив замыслы и реализовав желания. И потому жизнь не может быть счастливой, но бессмысленной — во всяком случае, для здоровых людей.
Все слушали, затаив дыхание, и наступил тот самый момент, который, как уверяют в своих интервью актеры, является высшей целью мастерства, когда зритель полностью в их власти и готов внимать и сочувствовать всему, что слышит со сцены. Но Наталью это уже не вдохновляло — что ей восторги этих восемнадцатилетних, что ей их юношеские порывы, то искренние, то циничные, когда у нее такие проблемы с деньгами!
Наталья встряхнула запястьем — еще пятнадцать минут надо о чем-то говорить, но, видит Бог, как же ей все это надоело!
— И в заключение выслушайте еще одну мысль, которую мы, может быть, обсудим в следующий раз. Конечно, сейчас мы живем в трудные времена, и нам кажется, что именно они-то и являются главным препятствием для счастья. Но задумайтесь над тем, что, кроме временных общественных трудностей, существуют и вечные, непреходящие, от которых не избавиться никакими реформами, — и вот они-то гораздо страшнее. Время и смерть! — у нее даже голос осекся. — Вот, что у самых благополучных людей способно вызвать тоску и уныние. Главное препятствие для счастья — знать, что оно неизбежно кончится! Для вас, — тут она, усмехнувшись, поправилась, — для нас, поскольку я ненамного старше, это пока еще вещи абстрактные, но вовсе не значит, что о них следует забывать. Смерть гораздо страшнее, чем отсутствие красивой любовницы или японского автомобиля, а счастье возможно лишь тогда, когда мы забываем о смерти…
В этот момент дверь в аудиторию приоткрылась и показалась голова Надежды, которая сделала ей знак. Наталья извинилась перед студентами и вышла в коридор.
— Ну, ты чего?
— Тебе звонит какой-то солидный мужик.
— Это ты по голосу определила? — усмехнулась Наталья.
— Нет, просто у него есть секретарша. Именно она сначала все выяснила, а потом передала ему трубку. — Надежда хитро прищурилась. — Кого это ты увлекла, красавица?
— Понятия не имею. У меня еще занятие.
— Да брось ты, пять минут до звонка. Отпусти их и все.