— Можешь есть голым, если хочешь. Это твой дом и все такое.
— Ты хочешь, чтобы я был голым?
Я поднимаю глаза на него.
— Я этого не говорила. Я просто сказала, что это твой дом.
— Я слышал «Шон, раздевайся».
— Тебе нужно проверить слух.
А мне нужна лоботомия.
— Я внесу это в расписание, — Шон садится за стол, а я ставлю тарелку и спешу на кухню за беконом.
У меня покалывает кожу, когда я опираюсь обеими руками о стойку. Это Шон. Это парень, который раньше не проявлял ко мне никакого интереса. Мы сотни раз спали в одной постели, и я ни разу не представляла его голым. Но сейчас. Боже, теперь я не могу ничего делать, кроме как представлять его. Если бы это полотенце хоть немного сползло, не было бы больше никаких чудес. У меня запульсировало сердце, когда я начала представлять, что могло бы произойти, если бы я подошла, прижала руку к его твердой груди и позволила теплу его тела окутать меня. Я хватаюсь за край гранита и держусь, чувствуя, как ускользаю. Затем я чувствую, как рука прижимается к моей спине.
— Девни, — голос Шона глубокий и хриплый.
Я не отвечаю, а мой пульс учащается.
— Ты в порядке?
Нет. Я определенно не в порядке. На самом деле я нахожусь настолько далеко от нормы, что не помню, на что это похоже. Его рука движется вверх по моей спине, а затем сжимается, когда он доходит до моего плеча.
— Я в порядке.
— Нет.
Я должна это прекратить. Нам нужно создать новые границы, о которых я даже не подозревала, это не работает. Мне нужно где-то остановиться, хотя бы ненадолго, но я не могу уйти. Я поворачиваюсь к нему лицом, чувствуя такую сильную тягу к нему, что у меня голова идет кругом. Я открываю губы, чтобы сказать все это, но ничего не выходит. Что-то есть в его глазах. Темный ободок стал шире, и между нами разгорается голод, который становится все сильнее.
Я прочищаю горло.
— У меня есть бекон.
Его губы медленно растягиваются в ухмылку.
— Да?
— Да. Бекон. Я его приготовила.
— Хорошо. Я люблю бекон.
Он придвигается ближе, но я никуда не могу деться, потому что спина упирается в прилавок. Шон наклоняется, его одна рука лежит рядом со мной, а другая тянется к тарелке, которая стоит позади меня.
— Шон, — говорю я в качестве предупреждения.
Но он берет кусок бекона и отправляет его в рот.
— Ммм… — стонет он, и мой желудок опускается. — Вкусно.
Я быстро моргаю, изо всех сил стараясь не думать о том, что он издает эти звуки, пока делает что-то… другое.
— Тебе нужно одеться.
Он снова смотрит на полотенце, а потом на меня.
— Я причиняю тебе неудобства?
Если он имеет в виду, что мне хочется делать совсем не дружеские вещи, то да. Но у меня нет ни единого шанса сказать это. Шон получит от этого слишком много удовольствия.
— Не то, чтобы слишком.
Две недели мне удавалось избегать всего сексуального, но сейчас я хочу сорвать с него полотенце и прижаться к его губам. Он наклоняется ближе, на его губах все еще витает аромат бекона, и мне хочется попробовать его на вкус — бекон, а не его.
— Знаешь, когда ты врешь, твой глаз немного подергивается. Вот здесь… — его большой палец касается уголка моего левого глаза, и я заставляю себя не двигаться.
Губы Шона складываются в легкую улыбку, когда он тянется за очередным куском жирной вкуснятины.
— Отойди, чтобы я могла принести еду, которую ты продолжаешь есть, на стол.
Он смеется, откусывая кусочек.
— Даю тебе две недели.
— Две недели?
— Да, — он стучит беконом по моему носу. — Две недели, пока ты наконец не признаешь, что хочешь полакомиться мной и больше не в силах сопротивляться.
О, он дурак. Может, я и хочу полакомиться им, но у меня гораздо больше самоконтроля, чем у него.
— Я в деле.
Он делает шаг ближе, тепло его тела затягивает меня в очень небезопасный кокон.
— Разве ты не хочешь узнать условия?
Я смеюсь с сарказмом.
— Пожалуйста, мне не нужно знать, потому что я планирую выиграть, несмотря ни на что.
— Но я все равно скажу, чтобы ты не могла пожаловаться на результат. Если ты сможешь продержаться две недели, я останусь в крошечном домике, а ты сможешь оставаться здесь, пока не захочешь уйти.