Глава вторая
Девни
— Ты в порядке? — спрашивает Оливер, пока я накладываю еду в свою тарелку.
— Я в порядке.
Я не в порядке. На самом деле, я в полном беспорядке. Уже четыре дня я избегаю его звонков. Четыре дня я снова и снова прокручиваю в голове тот поцелуй. В этом нет никакого смысла. Шон Эрроувуд поцеловал меня. Он поцеловал меня, и мне это понравилось. Очень.
— Кажется, ты немного не в себе.
Я натягиваю на лицо улыбку и отбрасываю в сторону все свое беспокойство. Это наш ежемесячный вечер свиданий, и я должна быть счастлива. Оливер пришел в офис с цветами и такой теплой улыбкой, что она могла бы растопить лед. Он безопасен и хорош для меня. Я знаю это, и все же… Я чувствую себя ужасно. Он заслуживает того, чтобы знать.
— Оливер, — осторожно говорю я. — Я…
Я поцеловала Шона. Я не знаю, что сказать.
Я поцеловала Шона, и я ужасный человек.
— Просто поговори со мной, Дев. Нет ничего, что ты не могла бы мне рассказать.
Я откладываю вилку и делаю несколько тяжелых вдохов. Я уже живу с секретами, и они гноятся, с каждым днем отнимая у меня частичку души. Я не могу жить с еще одним. Хотя он может думать, что нет ничего такого, что мы не могли бы обсудить, есть вещи, которые никто не хочет слышать. Но я не хочу так поступать с ним. Я не соглашусь на что-то большее, когда все вокруг — ложь. Я совершила ошибку. Я облажалась, и я должна признать это.
— В ту ночь, когда я была с Шоном… — я делаю долгую паузу, ненавидя то, что собираюсь причинить ему боль. Он этого не заслуживает, но больше всего на свете он заслуживает правды. — Мы много пили.
Оливер улыбается и качает головой.
— Если я правильно помню, ты расплатилась за это на следующий день.
Я плачу за это с тех пор, как это случилось.
— Да, но это еще не все… — Боже, меня тошнит. — Мы были очень пьяны. Мы оба были, ну, нам следовало прекратить пить намного раньше. Я должна сказать тебе это, потому что я люблю тебя. Люблю. Я люблю тебя, и я люблю то, что у нас есть.
— Девни, вы… вы спали вместе?
Я отшатнулась назад, глаза расширились от шока. Какого черта он так быстро сделал такой вывод?
— Нет, — быстро говорю я. — Нет, не спали. Но мы… ну, мы целовались.
Оливер откидывается назад, поправляя салфетку на коленях.
— Понятно. Не так, как вы обычно здороваетесь или прощаетесь?
Я качаю головой.
— Нет.
Он сглатывает и отпивает вино.
— Я не удивлен.
А я удивлена.
— Почему ты так говоришь?
— Что-нибудь еще случилось? — спрашивает он, покачав головой. — Я предполагаю, что ты говоришь мне об этом, потому что есть что-то еще.
— Нет, клянусь. Это было глупо, и с тех пор я с ним не разговаривала, но я хотела тебе сказать. Мне так жаль. Я люблю тебя. Я ненавижу то, что причинила тебе боль и разрушила то, что у нас есть. Я бы хотела вернуться назад и остановить это. Мне так жаль, Оливер.
Оливер, самый милый человек на свете, который ни разу не усомнился и не заставил меня сделать то, чего я не хотела, парень, который собрал меня воедино, когда я разваливалась на части, о чем никто больше не знал, собирается меня возненавидеть. И самое печальное, что он имеет на это полное право. Я вытираю слезу, повисшую на кончике ресниц. Нет оправдания тому выбору, который я сделала.
— Ты любишь его?
У меня сводит желудок. Да. Нет. Я не знаю. Мои чувства к нему запутаны.
— Я люблю его уже давно, но я не люблю его так, как люблю тебя.
— Я спрашиваю, любишь ли ты его. Нет, если ты любишь Шона так, как любила всегда… — в его голосе звучит напряжение, которого я никогда раньше не слышала. Мне не нравится, что я нарушаю его доверие — и его сердце.
— Я знаю, о чем ты спрашиваешь, и я никогда не думала о нем иначе, чем… как о Шоне.
— И что же сейчас?
Мое сердце громко стучит. Кажется, что все вокруг рушится, и я не знаю, как это остановить. Я кладу руку на шею, играя с ожерельем, которое Шон подарил мне, когда мне было шестнадцать. И по какой-то причине это единственное неосознанное движение говорит мне правду.
— Он мой лучший друг.
Оливер кивает.
— И это все, кем я когда-либо хотел быть для тебя.
И это не меньше, чем он заслуживает. Я смотрю на него, тяжело сглатывая, но его лицо — маска, которую я не могу прочесть.
— Ты ведь понимаешь, что это значит для нас?