— Ты убил его! Я лишь нервно улыбнулся разбитыми в кровь губами. Ошибаешься. Меня не так легко убить… я еще живой. Я даже могу пошевелиться. Лечь на полу и повернуть голову так, чтобы было видно застывшего неподвижно Андрея. Медленно, но безвозвратно сменялось бешенство в глазах моего мучителя сначала пониманием, что он натворил, а позднее — испугом.
— Дурак, — прошептал Димка. Кругом были капли крови. Моей крови. Ее же запах вокруг, казалось, пропитавший каждую мою клеточку. Ее привкус во рту, ее горячая струйка по подбородку. Ее разводы на бумажном платке, которым спасительница осторожно вытирала над моей верхней губой. Андрей, пробурчав:
— Он сам виноват. Слышишь, сам виноват, — вдруг развернулся и ломанулся к лестнице. А я затрясся, пытаясь унять рвущийся наружу смех. Смеяться было больно. Двигаться было больно. Даже сесть и прислониться спиной к стене — больно. Но как приятно! Это всего лишь еще одна жертва на алтарь ее красоты. А для нее я готов отдать все.
— Ты как? — сочувствующе спросил Димка, присаживаясь рядом на корточки.
— Отвянь, — разбитые губы не слушались, отзываясь нестерпимым жжением.
— Раз злишься, значит, еще живешь, — усмехнулся Дима, поднимаясь.
— Тебе крупно повезло, Паша. Мог бы тут и кончить. У самой лестницы он развернулся и добавил:
— Знаешь. Смелость, оно, конечно, классно. Но иногда для здоровья полезнее не нарываться. Лена — девушка Андрея. Оставь ее в покое. Если бы я мог… Все далеко не так просто.
— Тебе в больницу надо, — сказала вдруг Оля. Я лишь поморщился. — Я Марью Ивановну счас приведу, подожди немного.
— Даже не думай! Оля вдруг сжалась в комок. Я презрительно усмехнулся, лишь теперь узнав свою спасительницу… девчонка из параллельного 10б и скорее из породы серых мышек, которых не слышно и не видно. И правильно.
Чего на нее смотреть-то? Толстая, веснушчатая, одета кое-как.
Волосики жиденькие, до плеч, в хвост заплетены. Уродина, одним словом. Я медленно поднялся, стараясь не стонать. Почему-то не хотелось, чтобы на ее круглом лице вновь появилось это выражение… беспомощности, наверное? Она и так была на грани истерики. Казалось, вот-вот, и заплачет. Девчонки.
— Я тебе помогу! Хотелось выкрикнуть — сама себе помогай. Только вот предательское тело разламывалось от боли. Судя по всему, в ближайшее время придется мне ой как несладко. Самому не справиться. А девчонка-то и без того несмелая, да неразговорчивая. Спугнешь — удерет к чертовой матери, одного оставит. А я один сейчас только ползком. Хотя Дима прав — судя по ощущениям, отделался я синяками. Чудо, да и только. Неужели и мне сегодня повезло? Обычно не везет ни капельки, что не делай.
— Принесешь мне куртку? — как можно мягче попросил я, трогая разбитую губу кончиками пальцев. — С такой рожей в гардеробе мне показываться нельзя, сама понимаешь. Оля радостно кивнула, и поспешно смылась, а через несколько минут вернулась с ворохом верхней одежды. Как мимо цербера Зофьи Потаповны мою куртку пронесла — понятия не имею. Кое-как, при помощи Ольки, я сумел одеться, низко натянув на лицо капюшон. Скрыл «боевые раны». Олька бросила прямо на мол сумку и накинула на себя тонкий, бежевый плащик. В нем она казалась старше и, серьезнее, наверное.
Однако все еще той, с кем я в жизни бы не связался. Но сейчас у меня не было другого выбора. Кое-как мы вышли из школы. На мое счастье, на нас просто не обратили внимания. Вернее, на меня не обратили внимания. Оля перебросилась парой слов с техничкой и даже удостоилась улыбки «цербера». Мало того, что уродина, так еще пай-девочка и отличница. И со всеми вежлива и мила. Меня счас вывернет. Отличники всегда скучны и неказисты.
— Ты домой? — спросила она, когда мы вышли на крыльцо школы.
— А что я забыл дома? Про уроки думать не хотелось. Про мать, которая наверняка разорется, увидев синяки, — тоже.
— Тогда я с тобой. Вот только тебя мне сейчас не хватало! Вновь захотелось крикнуть ей, чтобы убиралась, да вот только в бесцветных глазах Оли было нечто… беспокойство, наверное. И мне стало стыдно. И в то же время слегка муторно. Надо быстрее от нее избавиться, потом будет только хуже. Но вместо того, чтобы отправить ее домой, я сказал, сам удивляясь своим словам:
— Как хочешь… Только заглянем ко мне. Переоденусь и тогда пойдем, погуляем. Она прям расцвела улыбкой. Зато я помрачнел. Кажется, отвязаться от нее будет непросто. Дома я посадил ее в гостиной на диван, поставил перед ней на столик вазу с овсяным печеньем и стакан с холодным апельсиновым соком.