Лена была красива лишь внешне, ангел же настолько светился внутренней красотой, что внешняя оболочка была уже не важна, да и незаметна. Я никак не мог, как ни старался, разглядеть его лица, зато отлично видел выражение серебристых, практически лишенных белка глаз: отчаяние и беспомощность. Будто он безумно хотел что-то сделать, да не мог… А я? Я хотел помочь, да не осмеливался спросить — в чем?
Да и что я мог сделать? Я — обычный человек, для ангела? Вновь раздалось хлопанье крыльев. И еще, и еще, пока весь зал не наполнился белокрылыми ангелами. Свечи одна за другой погасли, да и не нужны были они: ангелы, казалось, светились сами по себе, и испускали едва ощутимый, тонкий аромат… Этот аромат кружил голову сильнее любого наркотика. Но в то же время, в душе почему-то поднялся ужас и презрение… к самому себе.
В окружении их чистоты я казался себе грязным. Казалось, что мое собственное тело истощает непереносимую вонь, что я разлагаюсь у них на глазах, превращаясь постепенно в ходячий труп. Мне хотелось провалится под землю, пока меня не заметили. Просто исчезнуть… только бы на меня не обратили внимания. Было бесконечно стыдно и за собственное нечистое тело, и за эту вонь, что выдавала меня с головой. Но ангелы, казалось, ничего не замечали. Они все так же, не отрываясь, смотрели на сцену. И в их серебристых глазах было столько мудрости, что я бессильно оперся спиной о стену, не смея более поднять на них взгляда. Я считал себя великим. Творцом, композитором. Но подобным им мне не стать никогда… Вновь заиграла мелодия. Вновь взбаламутила душу замогильным холодом. Пробудила дикий, животный страх, неотвратимо перерастающий в ужас. Как бы повинуясь чьей-то незримой воле, я посмотрел на сцену.
Медленно, нехотя поднялся тяжелый занавес. В зал хлынула густая, непередаваемая вонь гниения и нечистот. Я зажал нос, согнувшись пополам. Глаза наполнились слезами, к горлу подкатила тошнота. Я упал на колени, неосознанно оперевшись на скамью. Пальцы мои нечаянно коснулись крыла сидевшего совсем рядом ангела, мимолетно, всего на мгновение, но тело мое будто пробило током, и откуда-то взялись силы, чтобы преодолеть тошноту и встать. Мой взгляд остановился на лице ангела. Ангел плакал. Смотрел на сцену безмолвным, сострадающим взглядом и плакал. Они все плакали. Я пробовал что-то сказать, то голос меня не слушался. Я протянул руку, умоляя перестать. Мне казалось важно, чтобы они перестали, потому что ничего в этом мире не стоит их слез. Я уже почти белоснежных одежд ангела, как увидел свои пальцы… Это… моя рука? Моя почерневшая, покрытая язвами кожа? Не в силах удержать дрожь, я поднес к лицу вторую ладонь. Боли не было. Но не было и кусочка чистой кожи. Ни лоскутка. Только плачущие гноем язвы, и чудом держащееся на костях черное мясо. Этого не может быть… В ужасе, оставляя на пуговицах кусочки кожи и мяса, я сдернул в себя куртку. Руки до плеч были в таких же язвах. Еще не веря, стащил с себя майку. Живот, плечи, бока… все гниющее заживо. Но я… я живой! Разве нет? Я схватился за голову и в ужасе покачнулся, сдирая с черепа липкие волосы вместе с лоскутами кожи. Я хотел закричать, но связки меня не слушались, и наружу вырвался лишь жалостливый то ли плач, то ли стон. Мое тело меня предало! Или я предал его? Я рвал ногтями кожу, мечтая только об одном, чтобы это все оказалось сном. Чтобы проснуться и стать прежним. Чтобы не чувствовать под ногтями мягкое, гнилое мясо, чтобы не вдыхать сладковатый запах тления. Я засмеялся. Вот она, ирония. Не чувствую боли, зато чувствую этот пронизывающий все мое существо запах.
Ощущаю каждой клеточкой, приторную мягкость гнили, разъедающий желтые, хрупкие кости. Тихо рыдала мелодия, и в такт ей что-то внутри рассыпалось на мелкие кусочки, потом вновь склеилось и вновь рассыпалось и так бесконечно. Еще одна мука. Еще одно наказание. И вновь какая-то высшая сила приковала мой взгляд сцене. Там было спасение… знакомое, чистое. Комната, скорее всего — спальня. Судя по розоватым тонам и большом, плюшевом мишке на кровати — девчонки.