— Я знаю, что тебе сложно, Насть. — садится его голос до минимального шёпота. — Но подумай вот над чем… Я чуть не сдох за эти дни, не зная, где ты и что с тобой. Как бы то ни было, родная, она — твоя мать. И она любит тебя. И ей тоже было сложно и больно.
— Ха. — толкаю сипом, чтобы перекрыть поток эмоций. — Раньше надо было беспокоиться.
— Любимая… — выдыхает Тёма, ослабляя хватку и, проворачивая меня к себе, ловит мои глаза. — В тот день, когда мы встретились, она попросила прощения. На протяжении девяти дней, пока тебя искали, она каждый день у Тохиного отца в кабинете рыдала.
— И я должна простить её? — шуршу, отводя взгляд.
— Не должна. Но тебе самой станет легче. Я знаю, о чём говорю, Настя. Ты ведь скучаешь по ней.
Жму кулак, пока боль в ладони не становится запредельной. Выдыхаю рвано и выталкиваю:
— А ты бы смог простить свою маму?
— Это другое.
— Нет, Артём, не другое. Тебя тоже предали.
Он опускает мне на щёку руку и прижимается губами ко лбу.
— Я бы простил. Не ради неё, нет. Ради себя, малыш. Прости и ты, чтобы пойти дальше.
Коротко кивнув, мягко высвобождаюсь из его рук и уверенно шагаю к женщине, которая стала причиной всех моих бед.
До последних событий я, возможно, не сопротивлялась этому, но теперь… Артём прав: я скучала по ней, несмотря ни на что. И по папе тоже.
Поднимаю голову и сталкиваюсь с серыми глазами. Физическая дрожь по конечностям летит, когда вижу боль, сожаление и вину в её взгляде. Никакого холода и отстранённости. Слёзы всё текут по её щекам, но она даже не старается их сдерживать. Так непривычно видеть маму такой слабой и уязвимой, что в груди не просто щемить начинает. Таким спазмом сдавливает, что дыхание замирает.
Три резких шага, за которые я преодолеваю разделяющее нас расстояние, и мои руки сжимают её плечи, а голова прижимается к волосам. Вдыхаю запах своего детства и сама едва держусь, чтобы не разреветься, потому как мать рыдает в голос, цепляясь за мои руки.
Скучала… Господи, я скучала…
Любимый прав. Она — моя мама, что бы не натворила и какие бы ошибки не совершила, этого ничего не может изменить. И я люблю её. Ну, конечно же, люблю. И если она действительно извинилась перед Тёмой… Если поняла свои ошибки… Если сожалеет…
— Я прощаю тебя, мама.
Её рыдания становятся громче, а по моим щекам стекают две скупые слезы, но большей слабости я себе не позволяю.
— Пойдёмте в квартиру. — просит любимый, кладя руку мне плечо.
Смотрим на него одновременно с мамой.
— Простите меня. Оба. Я столько натворила. — сипит родительница.
— Я уже говорил, что не у меня прощения просить надо.
Она коротко кивает и переводит взгляд на меня.
— А я уже простила, мам. — толкаю, пряча глаза. Всё же мне надо немного больше времени, чтобы отпустить все обиды. — Поднимемся в квартиру и там поговорим.
— Приглашаете меня к себе? — в её голосе такое удивление сквозит, словно это самая нереальная вещь, которая могла произойти в её жизни.
Ничего не ответив, отстраняюсь от неё и иду к лифту, кивком головы приглашая пойти за мной.
Удивительно, но любимый не тащит меня на руках до квартиры, позволяя показать маме, насколько сильной я стала.
В квартире киваю в сторону кухни и бросаю:
— Подожди там, мне надо переодеться.
Скидываю куртку и ловлю неодобрительный взгляд при виде огромного свитера и широченных спортивных штанов, затянутых шнурком на бёдрах. Без раздумий задираю свитер до бюстгальтера, выставляя на обозрение разукрашенные Должанским рёбра, и мама охает, прижимая ладонь ко рту.
— Ещё вопросы, мам? — выталкиваю сухо, не впуская в себя жалость к ней.
Нет, я не хочу, чтобы она страдала, но не могу так просто отпустить все обиды. А за двадцать лет их всё же накопилось немало.
Не дождавшись ответа, сама ничего не добавляю и иду в спальню. Только закрыв дверь, позволяю себе не только тяжёлый выдох, но безмолвные слёзы. Зубами вгрызаюсь в ребро ладони, скатываясь спиной по стене. С такой силой сжимаю веки, что за ними мелькают белые вспышки.
Я даже не замечаю появление Северова, пока он не прижимает меня к себе, опускаясь на пол рядом со мной.
— Если хочешь, то я попрошу её уйти. Или сам отвезу. — долбит хрипло, ведя ладонями по моему дрожащему от сдерживаемых рыданий телу. — Только не плачь, девочка моя. Блядь, ты же знаешь, как мне тяжело видеть твои слёзы. Прошу, родная, успокойся.
И как всегда, его тихие просьбы делают своё дело, вынуждая меня перестать реветь.
Поднимаю на любимого заплаканное лицо и рвано выпускаю не только воздух, но и давление, которое мешало дышать.