Настя уже натуральным образом захлёбывается слезами. Давится, кашляет, глотает их, шмыгает носом, но упорно продолжает говорить. Прижимаю палец к её губам и опускаю голову на плечо, нежно поглаживая по волосам. Самого коноёбит так, будто я, сука, всю её боль и тактильно, и физически ощущаю. Глаза с такой силой режет, что приходится зубы до скрежета сжимать, чтобы самому, блядь, не разреветься от такого количества дерьма, боли, горя, страданий, через которые прошла моя любимая хрупкая девочка.
— И что мать? — цежу сквозь стиснутые челюсти, потому что, блядь, просто не могу не спросить.
Моя малышка вздрагивает и отрывается от плеча, но взгляд отводит, словно стыдится. Не настаиваю и снова толкаю на себя, прилепляя к себе дрожащее тело.
— Сказала, — всхлип, — что это всё глупости. — всхлип. — И потащила меня в дом, потому что должен был приехать Кирилл. — сдираю с зубов эмаль при звуке этого имени.
Пиздец, какими же надо быть бездушными мразями, чтобы так мучать собственного ребёнка? После того, как дочь рыдала на груди у своей недоматери от разбитого сердца, которое они же сами и расхуярили, чтобы, блядь, настаивать в тот же день на встрече с человеком, которого она ненавидит? Как эти ебаные подобия родителей могли заставлять её идти под венец после, сука, всего?
— В тот момент я думала, что всё умерло. — долетает до перекрытых рёвом крови ушей дрожащий, срывающийся шёпот. — Но когда увидела Кира, когда он попытался поцеловать, когда обнял, я поняла, что во мне ещё что-то осталось. Все чувства обратились в ненависть. Такую тёмную, жгучую, яростную ненависть. И они видели её. Они знали. Они понимали, что я их ненавижу, но делали вид, что всё в порядке. Даже когда я ни слова не произнесла. Когда выпила четыре бокала вина. Когда молча ушла. Они всё равно продолжали строить планы, как ни в чём не бывало. — шёпот перерастает в тихий скулёж, когда Настя добавляет. — А потом я включила телефон. Я столько тебе наговорила… Совсем не того, что хотела. Я сделала тебе больно просто потому, что не знала, как поступить. Я…
Прижимаю кулак к губам, чтобы самому не завыть. Уже даже не пытаюсь сдерживать соляную кислоту, что выжигает закрытые веки и глазные яблоки. Я не знаю, что сказать, что сделать, как успокоить, как вырвать из неё всю эту боль? Но одно я точно могу. Уничтожить это ебаное чувство вины передо мной. Громко дышу, вгоняя в лёгкие сейчас такой необходимый кислород. Убираю кулак ото рта и им же зло вытираю слёзы. Вынуждаю рыдающую Настю посмотреть на меня. Знаю, что она замечает, как блестят мои глаза и видит мокрые полосы на щеках, но мне похую. Это её боль, и я не просто разделяю, я перенимаю её всю.
— Я понимаю, Насть. Я понял, почему ты так поступила. Когда на следующее утро после встречи ты всё рассказала… — голос срывается и предательски дрожит, но я продолжаю, с трудом выталкивая из себя необходимые слова. Не только потому, что должен что-то говорить, а потому, что это моё признание и моя правда. — Когда просила не молчать, я не смог ничего сказать, потому что мне надо было больше времени, чтобы всё проанализировать и принять, а потом я услышал, как открывается входная дверь, и до меня, блядь, дошло, что мне похую на всё, что случилось. У тебя не было выбора. И ты всё сделала так, как должна была. Ты была права во всём: я бы не отпустил тебя, нам обоим было бы больнее, если бы мы продолжали тайно встречаться. Когда я понял, через что ты прошла, то просто не мог отпустить тебя. А за минуту до того, как я схватил тебя у выхода, я… — не могу договорить, горло таким спазмом скручивает, словно все связки стянули в узлы и продолжают тянуть, пока они не разрываются на хрен.
Я убью её предков, если увижу. Я, блядь, на куски их разорву не за то, что они сделали с НАМИ, а за то, что они сделали с МОЕЙ маленькой любимой девочкой. За весь тот Ад, через который она прошла. Я просто их убью.
— Что за минуту, Тёма? — сипит, изучая эмоции на моём лице.
Знаю, что она там видит, но сейчас не в силах это спрятать.
Ярость. Ненависть. Боль. Желание убивать.
Опускаю веки, шумно выдыхаю и, когда снова смотрю в блестящие зелёные глаза, высекаю ровным тоном:
— А за минуту до этого я заново влюбился в тебя, Настя. В твою силу, в твою сталь, в твою нежность, в твою слабость, в каждую частичку твоего тела и души. Я люблю тебя, малыш, до смерти. Навсегда. Больше, чем космос.